Солнце уже закатилось. В этих широтах не бывает сумерек. Сразу стало темно. Теперь там, где недавно клубился черный дым, мы могли видеть вдали зарево от горящих домов, а на его фоне — мрачную пелену отсветов степного пожара, зажженного восставшими.
Мы упорно продвигались по открытой равнине к Солсбери, не говоря ни слова. Моя кобылка начала сдавать. Она не убавила хода, но бока ее покрылись испариной, дыхание стало прерывистым, а из ноздрей валила пена.
Все еще держась на хорошей дистанции от наших преследователей, мы взлетели на очередной холм, и вдруг я заметил на его вершине, четко вырисованные на густобагровом небе, силуэты еще двух чернокожих всадников!
— Все кончено, Хильда! — теряя наконец самообладание, крикнул я. — Они теперь и сзади, и впереди! Лошадь выбилась из сил, мы окружены!
Она натянула поводья и всмотрелась в незнакомцев. На мгновение ее охватила мучительная тревога. Но тут же она глубоко, с облегчением вздохнула.
— Нет, нет, — воскликнула она, — это друзья!
— Откуда ты знаешь? — выдохнул я, желая верить ей.
— Они смотрят в нашу сторону, прикрыв глаза руками от зарева. Они стоят спиной к Солсбери и смотрят в направлении противника. Они ждут нападения. Они должны быть друзьями! Глади! Они заметили нас!
Не успела она договорить, как один из всадников вскинул винтовку, прицеливаясь.
— Не стреляйте! Не надо! — во весь голос крикнул я. — Мы англичане! Англичане!
Всадники опустили ружья и поскакали вниз, к нам.
— Кто вы? — окликнул я их.
Они приветствовали нас на военный манер.
— Полиция матабеле, cap, — ответил старший, узнав меня. — Вы бежать из дома Клаасов?
— Да, — ответил я. — Они убили Клааса, его жену и дочку. А теперь часть из них гонится за нами.
Старшина — негр из Кейптауна, получивший хорошее образование, ответил спокойно:
— Все в порядке, cap. У меня дут сорок человек, сразу за kopje. Пускай де люди придут! Мы з ними разберемся. А вы себе езжайде з вашей леди до Солсбери!
— Значит, в Солсбери знают о мятеже?
— Да, cap. Дам знаюд з пяти чазов. Ребята-кафры из дома Клааса прибегли и рассказали. И еще один белый человек спасся из Розенбома и до же самое сказал. У нас дут повсюду пикеты. Вы уж деперь в безопасности. Можеде езжадь прямо до Солсбери и не боядься дурных матабеле!
Мы двинулись дальше. К городу вел длинный пологий спуск, и можно было не особенно напрягаться. Вдруг до меня донесся голос Хильды, смутно, как сквозь туман:
— Что с тобой, Хьюберт? Ты сейчас упадешь!
Я вздрогнул и кое-как восстановил равновесие. Только тогда я сообразил, что на минуту чуть было не уснул прямо на велосипеде. Как только страх погони отпустил и дорога стала легче, нервное напряжение и усталость одолели меня и я начал засыпать, хотя ноги мои механически все крутили и крутили педали.
Каким-то чудом я оставался в сознании даже на последнем отрезке пути. В густом мраке мы добрались наконец до Солсбери и обнаружили, что город уже переполнен беженцами с плоскогорья. Однако нам удалось снять две комнатки в одном из домов на длинной улице, и вскоре мы уже сидели за столом, поглощая крайне необходимый ужин.
Умывшись, отдохнув и обеспечив все необходимое для спасенной малышки, часа два спустя мы сидели в скудно обставленной задней комнате, обсуждая столь неожиданный поворот событий с хозяином дома и несколькими соседями — ведь все жители Солсбери, естественно, жадно ловили каждую новость из мест, охваченных бедой — я случайно поднял голову и с большим удивлением заметил изможденное белое лицо. Кто-то подсматривал за нами через окно.
Этот человек украдкой выглядывал из-за угла. Лицо его было аскетично, с заостренными и резко обозначенными чертами. В его профиле было что-то величественное. Длинные вьющиеся седые усы, глубоко посаженные ястребиные глаза, общее выражение острого, живого ума — все это было очень знакомо, так же как и общий контур головы, обрамленной длинными белыми волосами, прямыми и серебристыми, волной спадающими на сутулые плечи. Но выражение этого лица поразило меня даже сильнее, чем его внезапное появление. На нем читалось острое, болезненное разочарование, как будто судьба отняла у человека причитающийся ему по праву подарок, на который он рассчитывал, но по чистой случайности не получил.
— Люди говорят, будто за всей этой бедой стоит некий белый человек, — только что произнес хозяин квартиры. — Ниггеры действуют слишком разумно; да и где они добыли ружья? Розенбомовские ребята считают, что какой-то изменник с черным сердцем многие месяцы подбивал матабеле на бунт. Не сомневаюсь, что это враг Родса, который завидует нашим успехам. Или, может быть, это французский агент. Но все-таки более вероятно, что тут потрудился кто-то из этих проклятых трансваальских голландцев. Можете мне поверить, это дело рук Крюгера! [49]
Однако не успел еще договорить, как я увидел это лицо. Я слегка вздрогнул, но быстро взял себя в руки.
Но от Хильды это не ускользнуло. Она быстро взглянула на меня. Сидя спиной к окну, она, конечно, не могла увидеть то лицо, которое исчезло почти мгновенно, но не без достоинства, прежде чем я мог убедиться, что мне не почудилось. И все же она уловила потрясенное выражение моего лица, блеск удивления и узнавания в моих глазах. Положив свою руку мне на локоть, она спросила тихо, почти неслышно:
— Ты его увидел?
— Кого?
— Себастьяна.
Было бесполезно скрываться от нее.
— Да, видел, — ответил я уверенно.
— Только что — сию минуту — в окне? Он смотрел на нас?
— Ты угадала, как всегда.
Она глубоко вздохнула.
— Он сделал свой ход, — сказала она тихо, чтобы мог слышать я один. — Я знала, что это был он. Но предвидеть, какую пьесу он сочинит, не в моих силах. Только когда я увидела этих невинно погубленных людей, я поняла, что здесь вмешался он. Сам не убивал — матабеле стали его пешками. Он хотел нанести удар мне и решил достичь этого именно таким способом…
В голосе моей любимой слышался оттенок благоговейного страха. Сославшись на усталость, мы попрощались с компанией и ушли к себе.
— Неужели ты думаешь, что он на такое способен? — воскликнул я, когда мы остались одни. Несмотря ни на что, у меня в душе еще тлели остатки былого уважения к Себастьяну. — Такая жестокость впору худшему из анархистов, которые готовы уничтожить десятки ни в чем не повинных людей ради убийства одного-единственного противника…
Хильда была бледна, как утопленница.
— Для Себастьяна, — ответила она, передернув плечами, — цель — всё, средства — ничто. Желающий достичь цели желает и применить все средства, — такова сумма и сущность его жизненной философии. От младых ногтей до нынешнего часа он всегда действовал в соответствии с нею. Помнишь, как я сравнила его однажды с вулканом, дремлющим под снегом?