— Приехал я, Всеволод Юрьевич, по поводу Великанова, — сказал следователь.
— Как он там? — встрепенулся режиссёр.
— Неважно, — хмуро произнёс Кичатов. — Правда, теперь ему немного стало лучше, но одно время был буквально между жизнью и смертью. Извините меня, Всеволод Юрьевич, но мне непонятно равнодушие к нему со стороны съёмочной группы.
— О чем вы? Какое равнодушие? Когда я узнал, был прост-то потрясён, честное слово! Спросите у кого угодно! — горячо уверял Лежепеков, заметив недоверие в глазах следователя.
— Но почему же никто не удосужился прилететь в Южноморск?
— Дмитрий Александрович, ну когда бы я мог? У меня каждый час, каждая минута на счёту! — продолжал оправдываться режиссёр. — Вы себе даже представить не можете, что это такое, когда щёлкает счётчик! Съёмочная группа — это молох, пожирающий деньги! Я каждый день должен выдавать отснятые метры! Хоть убейся, а план выполни! Потому что за мной не только мои здешние обормоты, но и коллектив студии. Не выдам положенные метры — несколько сот человек будут сидеть без премии. Да что там без премии, иной раз получку задерживают! Вот вам ещё одна приятная, в кавычках, сторона режиссёрской работы.
— Потому вы так быстро и заменили исполнителя главной роли? — спросил Кичатов.
Лежепеков ответил не сразу. Раскурив трубку, помолчал и наконец произнёс со вздохом:
— Ждать выздоровления Саши я не мог. Студия не пошла бы на консервацию.
— Я слышал, у вас с ним возникли трения во время съёмок, — осторожно закинул удочку следователь.
— Трения… — Лежепеков усмехнулся. — Это мягко сказано! Ежели честно, с Сашей я здорово промахнулся. Понимаете ли, в творчестве не должно быть никаких дружеских отношений, никаких компромиссов. Ни в коем случае! А я Велика-нова пожалел. Он уговорил меня взять его на роль Алексея Петровича. Верите, чувствовал, что не то, а отказать не решился. И даже умолял худсовет во время утверждения кинопроб. А с самых первых съёмочных дней мы стали грызться как кошка с собакой…
— Из-за чего, если не секрет?
— Да никакого секрета! Вы видели вчера Борю Губина? — спросил Лежепеков, и следователь кивнул. — По-моему, попадание в яблочко. Губину веришь. Он влез в шкуру Алексея Петровича так, будто бы с пелёнок играл в рулетку. Знаете, мне иной раз становится страшно, когда я вижу, как Борис входит в образ. Это маньяк, одержимый! Такие не задумываясь могут проиграть сиротские деньги и пустить себе пулю в лоб!
— Я не очень-то разбираюсь, но мне игра Губина понравилась, — признался Кичатов. — Выкладывается, по-моему, весь.
— Ещё как выкладывается! Говорит, за съёмочный день худеет килограмма на три.
— Даже так? — удивился следователь.
— А что, вон артист Лев Дуров признавался в газете, что за один спектакль теряет два с половиной килограмма!.. Словом, Губин — класс! Это новый Смоктуновский! — темпераментно продолжал режиссёр. — А Великанов по сравнению с ним? Как говорится, божий дар и яичница… Саша в общем-то человек талантливый, но тут — ни в зуб ногой. Вялый, как амёба. Ни искорки, ни отблеска страстей не видно. Говорю ему: друг милый, неужто тебе никогда не хотелось выиграть миллион? А он отвечает: зачем мне миллион, что с ним делать… Скажите, разве после этого он может играть Алексея Петровича?
— Не знаю, — улыбнулся следователь. — Может, по системе Станиславского…
— Здесь не помог бы и Станиславский! Роль не для Великанова. Я как-то не сдержался, высказал ему все. Картину, говорю, ты завалишь, а у меня, между прочим, семья, которая не может питаться святым духом. Саша смеётся, говорит, не волнуйся, старик, скоро я разбогатею, возьму тебя, твою жену и дочь на полный кошт. Будете у меня как сыр в масле кататься. Ну, послал я его подальше…
«Интересно, на какое богатство намекал Великанов? — подумал следователь. — На наследство или что-то другое?»
— В каком смысле — разбогатеет? — спросил он у режиссёра.
— А бог его знает! — отмахнулся Лежепеков. — Не поймёшь, когда Великанов хохмит, а когда говорит правду.
— Значит, вы считаете, что с Губиным фильм получится лучше? — перевёл на другое следователь.
— Убеждён! Конечно, чужому горю нельзя радоваться, но в данном случае вышло по пословице: не было бы счастья, да несчастье помогло. Теперь я уверен, что картина будет потрясающая! Фестивальная! Такую спокойно можно посылать в Канны! И на девяносто процентов — благодаря Борису…
— А где ещё снимался Губин? — поинтересовался Дмитрий Александрович. — Что-то я не могу вспомнить…
— В том-то и дело, что нигде. Борис — моё открытие, — с гордостью признался Лежепеков. — И где, вы думаете, я его откопал? В провинциальном театре, в глубинке!
— Дебют?
— Это будет сенсация! — воскликнул Всеволод Юрьевич и тут же погрустнел. — Великанова, правда, жалко. Он буквально грезил этой ролью несколько лет. Даже не знаю, как я встречусь с ним после этого. Обидится, наверное, в усмерть… Вот, кстати, одна из причин, почему я не полетел в Южноморск.
— Вы давно дружите? — поинтересовался Кичатов.
— Знакомы давно, а вот сблизились по-настоящему года два назад.
— Что за человек Саша?
— Человек он отличный. Душа нараспашку. Готов поделиться с друзьями последним рублём.
— Выпивает?
— В компании рюмку-другую пропустит, но чтобы запоем… — Режиссёр отрицательно покачал головой. — А во время съёмок для Саши вообще ничего не существует, ни гулянок, ни женщин. Режим, спорт!.. В этом смысле работать с Великановым — одно удовольствие. Безукоризненная дисциплина.
— А наркотиками, случаем, не баловался?
— Наркотиками? — испуганно переспросил Лежепеков.
— Свидетельств нет, — ответил подполковник, не желая бросать тень на актёра, пока не установлено на самом деле, что Великанов связан с наркотиками. — Но вы лично не замечали ничего необычного в его поведении?
— Нет, ничего такого не припоминаю.
— Тогда ознакомьтесь с протоколом и распишитесь.
После ухода режиссёра Кичатов позвонил в Южноморск. Чикурова на месте не было, и Дмитрий Александрович заказал Рдянск. Дали быстро. У жены был грустный голос.
— Ты бы хоть на один денёк появился дома. Мальчишки по тебе страшно соскучились, — жалобно выговаривала Лариса. — Что им сказать?
— Не знаю. Ведь у меня теперь другой порт приписки — Москва, — пытался отшутиться Кичатов, хотя сам истосковался по детям и жене. Тоска эта особенно чувствовалась в праздники. В эти дни Дмитрий Александрович всегда старался быть с семьёй…
Дмитрий Александрович расспросил жену о сыновьях, подбодрил её, но все равно простились они на грустной ноте.
Подполковник поехал в Министерство внутренних дел республики, где его свели с людьми, непосредственно занимающимися борьбой с наркоманией. Кичатову обещали тут же дать знать, если выяснится что-либо о связях местных любителей дурмана с участниками трагедии в Южноморске. Пока таких фактов не было.