Черная вдова | Страница: 20

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

Рудик выдал всем тулупы и валенки, что привело Вику в восторг.

— Можем играть трагедию, — заметил Глеб, когда они облачились в тулупы.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Вика.

— По-гречески козёл — трагос, — объяснил Глеб. — В Древней Греции во время праздников, или дионисии, как их называли, актёры разыгрывали представления. Одеты они были в козлиные шкуры. Отсюда и пошло название — трагедия.

— Так это же овчина! — засмеялся Семён Матвеевич, одёргивая на сыне тулуп.

— Да? — смутился Глеб и поправился с улыбкой: — Что ж, мы можем разыграть русскую трагедию. Не в козлиных, а в бараньих шкурах.

Ярцев-старший повёл всех посмотреть баню, которая стояла на самом краешке берега. А дальше простиралось плоское блюдо озера. До противоположного берега было километра три.

— Русская баня — это хорошо, — одобрительно отозвался Николай Николаевич, осмотрев предбанник, парилку и самоварную. — А то в Москве все помешались на саунах… И что прямо у воды, тоже здорово! Попарился — и сразу бултых в озеро!

— Так и задумано, — кивнул Семён Матвеевич. — У меня тут в августе отдыхал Элигий Петрович…

— Соколов? — удивился Вербицкий.

— Начальник управления? — уточнила Вика.

— Он самый, — ответил довольный Ярцев-старший. — Был в полном восторге от баньки.

— Кстати, — сказал Глеб, — знаете, как в России многие раскусили, что Лжедмитрий чужестранец?

— Интересно, — повернулся к нему Вербицкий.

— Потому что он не любил баню, — объяснил Глеб. — Об этом писал знаменитый учёный и путешественник Адам Эльшлегер, известный больше под именем Олеарий.

— Действительно, перефразируя Гоголя — какой русский не любит баню! — засмеялся Николай Николаевич. Он посмотрел на солнце и предложил: — Ну, Матвеич, махнём в лес? А то светило скоро закатится.

— Я готов!

Взяв ружьё и приладив к валенкам лыжи, они отправились в лес, сопровождаемые возбуждённой собакой.

Вика, чтобы не терять времени даром, тут же устроилась на берегу озера с этюдником. Глеб наблюдал за её работой. На бумагу ложились быстрые линии, штрихи, складываясь постепенно в пейзаж, который Ярцев видел перед собой. Девушка молчала.

— Не мешаю? — на всякий случай спросил Глеб.

— Нисколько… Даже люблю поговорить, когда пишу. — откликнулась Вика.

— Послушай, а тебе не будет скучно на Новый год с…

— Предками? — с улыбкой подхватила девушка.

— Начнётся «а помнишь?», «а вот в наше время», — сказал Глеб, у которого вдруг мелькнула мысль увезти Вику в Средневолжск; пусть гости, которых он пригласил к себе, знают, какие у него, Глеба, знакомства!

— Знаешь, надоели компании, суета… Так здорово встретить Новый год в деревне!

— Обычно ты где встречаешь? — поинтересовался Глеб.

— Где только не встречала! И в Доме кино, и в ЦДЛ, и в Доме работников искусств, и в Доме композиторов! Публика вроде разная и в то же время одинаковая. — Она криво усмехнулась. — Сплошные знаменитости, аж плюнуть некуда!

«Красуется? — подумал Глеб. — Вроде не похоже».

Сам бы он многое отдал, чтобы встретить новогодний праздник в любом из тех творческих клубов в Москве, которые назвала Вербицкая.

Вдруг издалека, из леса, прогремел выстрел, затем второй. И это показалось таким неестественным среди белой царственной тихой природы.

— Тешатся наши старики, — усмехнулась Вика.

— Пусть им… Разрядка…

— Нет, я рада за отца, — проговорила, как бы оправдываясь, девушка. — Работает он действительно на износ. И такая разрядка у него только в командировках. Когда едет, обязательно прихватывает с собой ружьё. В прошлом году охотился даже на Камчатке. Привёз оригинальный трофей — голубую выдру. Вернее, шкурку. Её там охотники ему выделали.

— Голубую? — удивился Глеб. — Никогда не слышал.

— Папа говорит, очень редкий экземпляр.

— И что ты из неё сделала?

— Пока лежит.

— Знаешь, Вика, — предложил Ярцев, — пошли-ка в дом.

— Я не замёрзла.

— Не заметишь, как отморозишь нос или щеки.

А мороз на самом деле густел, щипал лицо. Вербицкая с сожалением оторвалась от своего занятия.

В избе после холода показалось особенно уютно. Рудик сидел у портативного телевизора.

— Прохватывает? — спросил он, когда Глеб и Вика скинули с себя тулупы и устроились у камина.

— Хорошо! — тряхнула головой девушка и протянула к теплу руки. Она блаженствовала.

— Неплохо бы перекусить, а? — предложил Глеб.

— Стоящая идея, — улыбнулась Вика.

— Организуем, — деловито поднялся шофёр.

Не суетливо, но споро и ловко он накрыл стол — поставил солёные грибочки, огурцы, помидоры, домашнюю ветчину и колбасу.

— Закусывайте пока, — сказал Рудик и исчез на кухне.

— Расторопный малый, — заметил Глеб.

— Внимательный, — кивнула Вербицкая, уплетая аппетитную снедь за обе щеки.

Все ей нравилось, все её умиляло. И больше всего — шашлык, приготовленный тут же, в камине.

Болтали о разном и не заметили, как за окном стемнело. Рудик зажёг свет. Вика вдруг забеспокоилась за отца и за Семена Матвеевича. Но тут дверь распахнулась, и в дом ввалились охотники. Румяные от быстрой ходьбы, радостные и усталые. Дик выражал свою собачью радость тем, что бросился к Вике и стал лизать лицо.

— Лежать! — приказал Вербицкий, показывая дочке трофей — глухаря. — Красавец, а?

— Чудо! — сказала Вика, оглядывая великолепную птицу, веером раскинувшую большие крылья.

Семён Матвеевич передал Рудику свою добычу — беляка и, потирая руки, сказал:

— Ну, Николай, за стол!

— Заповедь охотника какая? — спросил Вербицкий и сам же ответил: — Сперва накорми собаку.

— Рудик накормит.

— Не-не! Только хозяин, — решительно заявил Николай Николаевич.

Дали есть Дику и наконец уселись обедать. Все ещё не остыв от азарта, оба охотника, перебивая друг друга, рассказывали, где и как они выследили дичь, и как добыли её.

— А пёс у тебя экстра-класс! — нахваливал Ярцев-старший. — Зайца поднял, навёл на глухаря…

— Так он же записан в книге ВРКОС! — с полным ртом ответил Вербицкий.

— А что это такое?

— Всероссийская родословно-племенная книга охотничьих собак, — пояснила Вика.

— Смотри-ка, есть и такая? — удивился Рудик, который сел за стол лишь вместе со своим шефом.