– Некоторые считают, что нелепость – это разговор о призраках в старых руинах, – заметил Петтис, подняв вверх одну бровь. – Вы верите, что в наши дни могут появиться хорошие романы о привидениях?
– Конечно, верю, – ответил доктор Фелл. – Писать их есть кому, лишь бы только писали! Дело в том, что все боятся термина «мелодрама». И если избежать или скрыть мелодрамы не удается, пишут, переворачивая все с ног на голову. Поэтому никто в мире не может ничего толком понять. Не говорят откровенно то, что люди видят или слышат, а пытаются передать свои собственные впечатления. Страшное перестает быть страшным, если его можно разрешить, словно алгебраическую задачу. Плохо, если человек, услыхав шутку в субботу вечером, вдруг разразится смехом на следующее утро в церкви. Но еще хуже, если человек, прочитав в субботу вечером страшный рассказ о привидении, через две недели, вдруг, щелкнув пальцами, начинает понимать, что испугался. Сэр, я говорю…
– Хватит уже, слышите! – прокашлявшись, сердито стукнул по столу кулаком старший инспектор. – Сейчас не до лекций. Мистер Петтис должен что-то сказать. Поэтому… – Увидев, что доктор Фелл, пыхнув трубкой, улыбается, он уже спокойнее добавил – По сути, я и хочу поговорить именно о субботнем вечере.
– И о привидении? – спросил Петтис. Монолог доктора Фелла полностью его успокоил. – О привидении, которое пришло вчера к бедняге Гримо?
– Да. Во-первых, для порядка я должен попросить вас рассказать, где вы были вчера вечером. Особенно, скажем, от девяти тридцати до десяти тридцати.
– Вы хотите сказать, мистер Хедли, что я все-таки под подозрением? – Петтис поставил стакан, на его лице отразилось беспокойство.
– Привидение назвалось вашим именем. Вы об этом знаете?
– Оно назвалось?.. О, Боже, нет! – подхватившись воскликнул Петтис. – Оно назвалось моим именем? Оно сказало, что оно… э-э… это… Объясните, что вы имеете в виду?
Петтис, внешне спокойный, внимательно смотрел на Хедли. пока тот объяснял. И все же он волновался, ибо время от времени дергал галстук, манжеты и несколько раз готов был прервать Хедли.
– Поэтому, если вы опровергнете это и расскажете, что делали вчера вечером… – Хедли достал свой блокнот.
– Вчера мне никто ничего не сказал. Я был тут после того, как все случилось, но никто мне об этом не сказал, – взволнованно заговорил Петтис. – Что я делал вечером? Был в театре. В «Королевском театре».
– Конечно, вы можете это доказать?
– Не знаю, – нахмурился Петтис. – Надеюсь, что так. Могу рассказать вам о спектакле, хотя и не считаю, что этого достаточно. Ах, да! Думаю, у меня сохранился билет или программа. Но вы захотите знать, не встретил ли я в театре кого-то из знакомых? Нет. К сожалению, нет, если только не найдется кто-нибудь, видевший меня. Я был один. Видите ли, у каждого из моих немногих друзей есть свои привычки. Мы всегда знаем определенно, куда кто идет, особенно в субботний вечер, и своих привычек стараемся не менять. – В глазах у него вспыхнул странный огонек. – Это… это, я бы сказал, своеобразная богема.
– Убийцу такое заинтересовало бы, – проговорил Хедли. – И какие же у вас привычки?
– Гримо ежедневно до одиннадцати часов работает…
Извините, не могу привыкнуть к мысли, что он уже мертв. После одиннадцати его можно было беспокоить сколько угодно. Он был сова. Бернаби ежедневно играет в своем клубе в покер. Менген преимущественно проводит вечера с дочерью Гримо. Я иду в театр или в кино, но не всегда. Я – исключение.
– Понимаю. А после театра? Когда окончился спектакль?
– Около одиннадцати или немного позднее. Я решил, что можно заехать к Гримо и выпить с ним, но… Ну, вы же знаете. Когда Миллз сказал мне, я захотел увидеть вас или того, кто был из полиции, но на меня никто не обращал внимания. – В голосе Петтиса послышались недовольные нотки. – Тогда я пошел в больницу узнать, как чувствует себя Гримо. Но когда я туда пришел, он уже умер. Понимаю, инспектор Хедли, это звучит не очень убедительно, но клянусь вам…
– Почему вы хотели меня увидеть?
– Я был в ресторане, когда Флей угрожал Гримо, поэтому подумал, что смогу чем-то помочь. Конечно, вчера я был уверен, что его убил Флей, но сегодня утром прочитал в газетах…
– Одну минутку! К этому мы еще возвратимся. Мы Знаем: кто бы ни выдал себя за вас, он воспользовался вашей манерой разговора и поведения. Правду я говорю?.. Хорошо. В таком случае, кого из вашего круга знакомых или вне его вы могли бы заподозрить? Кто, на ваш взгляд, способен это сделать?
– Или желал бы это сделать? – резко добавил Петтис.
Он сидел прямо, так, чтобы не измять острых, словно лезвие бритвы, складок на брюках, постукивал по столу кончиками пальцев и задумчиво смотрел в окно. Его холодный ум напряженно работал.
– Пусть вам не покажется, что я пытался уклониться от ваших вопросов, инспектор Хедли, – проговорил он, неожиданно закашлявшись. – Положа руку на сердце, ни на кого подумать я не могу. Меня это беспокоит самого, кроме того, существует опасность. Если мои мысли кажутся вам коварными или бессмысленными, то я хотел бы познакомить с ними доктора Фелла. Допустим, что я – убийца. – Петтис насмешливо посмотрел на Хедли, который, услышав эти слова, выпрямился в кресле. – Нет, я не убийца, но допустим, что это так. Я иду убивать Гримо и надеваю для этого какую-то необыкновенную маску. Между прочим, я скорее совершил бы убийство, чем надел бы te. Думаете, я назвал бы молодым людям свое настоящее имя? – Он помолчал. – Это первая мысль и не очень дальновидная. Но опытный детектив сказал бы: «Хитрый убийца мог так сделать. Это наилучший способ ввести в заблуждение тех, кто придет к такому выводу. Убийца лишь немного изменил голос – так, чтобы об этом вспомнили после. Мол, Петтис говорил так, чтобы потом подумали, что это был не он». Вам такое не приходило в голову?
– Конечно, – широко улыбнулся доктор Фелл. – Это первое, что пришло мне в голову.
– В таком случае вы должны понять, что это меня полностью оправдывает, – кивнул Петтис. – Если бы то был я, мне не надо было изменять голос. Начнем с того, что у тех, кто его слышал, не возникло бы сомнения потом, что мне было необходимо. Но мне крайне необходимо было бы сделать какую-то оговорку, сказать что-то не характерное для меня. Посетитель этого не сделал. Он так старательно имитировал мой голос, что это, кажется, меня тоже оправдывает. Какие бы соображения вы ни приняли во внимание, я могу доказать, что не виновен – или потому, что я не дурак, или потому, что все-таки дурак.
– Вы оба из одного теста слеплены, – засмеялся Хедли, переводя взгляд с Петтиса на доктора Фелла. – Мне нравятся такие повороты. Но, исходя из опыта, скажу вам, мистер Петтис, что преступник, который такое совершит, очутится в сложном положении. Полиция не станет разбираться, дурак он или нет, а примет во внимание первое соображение, и его… повесят.
– Как повесили бы меня, если бы имели доказательства? – спросил Петтис.