— Помните, что я говорил чуть раньше о женской интуиции, мисс Уилсон? — тихо спросил он. — Бывают случаи, когда истину легче почувствовать, нежели увидеть. Доброй вам ночи.
Минуту спустя мы уже шли по темной аллее сада на свет фонарей ожидающего нас экипажа, которые желтоватыми пятнами прорезали туман.
Мы ехали узкими грязными улочками, и окружающая нас местность выглядела еще более устрашающе в призрачно-синеватом свете газовых уличных фонарей, мигающих и зловеще шипящих. Холмс, погруженный в свои мысли, молчал. Желтый туман все сгущался, низко стелясь над мостовой; редкие прохожие, торопливо проскальзывая по улице, напоминали тени.
— Очень хотелось бы, мой дорогой друг, — начал я, — чтобы вы не тратили напрасно свою энергию и силы, и без того уже значительно подорванные.
— Верно, Уотсон. Полагаю, семейные дела Уилсонов не нашего ума дело. И однако же… — Он откинулся на спинку сиденья и снова умолк, размышляя о чем-то. — И однако все здесь неправильно, все не так! — чуть слышно прошептал он.
— Но я ничего подозрительного не заметил.
— Я тоже. Но впечатление такое, что внутри, в голове, звенит колокольчик, предупреждая об опасности. Почему камин, Уотсон, зачем там камин? Думаю, вы заметили, что труба, отходящая от печи в подвале, подсоединена к печам в спальнях?
— В одной спальне.
— Нет. В соседней комнате, где умерла мать девушки, то же самое.
— Не нахожу ничего подозрительного в этой старомодной системе отопления.
— Ну а отметины на потолке?
— Скопище пыли?
— Нет, скорее, сажи.
— Сажи? Вряд ли. Вы ошибаетесь, Холмс.
— Я это трогал, рассматривал, даже нюхал. Это самая настоящая сажа древесного происхождения.
— Ну, в таком случае должно существовать какое-то естественное объяснение.
Мы умолкли. Карета наша уж въехала в Сити, я рассеянно смотрел в окно, барабаня пальцами по полуопущенному стеклу, покрытому мелкими капельками влаги. Вдруг Холмс издал возглас изумления. Я обернулся. Он смотрел на что-то за моим плечом.
— Стекло… — пробормотал он.
На затуманенной от влаги поверхности стекла виднелись завитки и линии в тех местах, где к окну прикасались мои пальцы.
Холмс хлопнул себя ладонью по лбу, высунулся во второе окно и что-то повелительно крикнул извозчику. Тот развернул карету и начал нахлестывать лошадь что есть сил. Мы устремились в сгущающуюся тьму.
— Ах, Уотсон, Уотсон, вот уж воистину верно, самые слепые на свете те, кто ничего не видит! — с горечью произнес Холмс и снова забился в угол. — Ведь там были все факты, прямо так и лезли в глаза, а логика меня подвела.
— Какие факты?
— Всего их девять. Но хватило бы и четырех. Есть человек с Кубы. Он не только уникальный специалист по обучению канареек, он знает, как поет тропическая ночная птица, и отапливает свою спальню камином. Так, а вот именно то, что нам нужно, Уотсон. Стой, извозчик! Стой!
Мы проезжали по оживленной торговой улице, и в свете фонаря высветилась вывеска ломбардной лавки. Холмс выскочил из кареты. Через несколько минут он вернулся и мы продолжили путь.
— Хорошо, что из Сити еще не выехали, — усмехнулся мой друг. — Ибо я сомневаюсь, что в Ист-Энде имеются ломбардные лавки, где можно купить клюшку для гольфа.
— Господи всемогущий! — воскликнул я и тут же умолк, ощутив, что Холмс сунул мне в руку какой-то увесистый предмет. Это была клюшка для гольфа. И тут меня охватил страх. Казалось, из самых потаенных глубин сознания выползают дурные предчувствия. Мурашки пробежали у меня по коже.
— Мы, пожалуй, слишком рано. — Холмс сверился с часами. — Съесть по сандвичу и выпить по стаканчику виски где-нибудь в ближайшем заведении нам не помешает.
Часы на церкви Сент-Николас пробили ровно десять, когда мы вновь оказались в запущенном саду у реки. В тумане сквозь деревья виднелась черная громада дома, свет горел только в одном окошке на верхнем этаже.
— Это комната мисс Уилсон, — шепнул Холмс. — Будем надеяться, что пригоршня запущенного в окно гравия не разбудит весь дом.
Камешки глухо стукнули о стекло. Через секунду окно отворилось.
— Кто там? — услышали мы дрожащий девичий голосок.
— Это Шерлок Холмс, — тихо откликнулся мой друг. — Я должен незамедлительно переговорить с вами, мисс Уилсон. Есть в доме черный ход?
— Ближайшая дверь слева от вас. Но что случилось?
— Прошу вас, спускайтесь, и побыстрей. И дяде ни слова.
Мы ощупью двинулись вдоль стены и нашли дверь как раз в тот момент, когда из нее вышла мисс Уилсон. Она была в халате, с распущенными волосами и держала в руке свечу. Тени от мерцающего язычка пламени танцевали на стене за ее спиной, а глаза смотрели испуганно.
— Что случилось, мистер Холмс? — шепотом спросила она.
— Все будет хорошо, мисс Уилсон, только постарайтесь выполнять все мои инструкции, — тихо ответил мой друг. — Где сейчас ваш дядя?
— У себя в спальне.
— Отлично. Вы позволите доктору Уотсону и мне занять вашу комнату? А сами на это время перейдите в спальню покойного брата. И если вам дорога жизнь, — мрачно и строго добавил Холмс, — не высовывайтесь оттуда.
— Вы пугаете меня!
— Не бойтесь, мы сумеем вас защитить. А теперь, перед тем как уйдете, два последних вопроса. Сегодня вечером дядя заходил к вам?
— Да. Принес Пеперино и поставил его клетку рядом с клетками других птиц в моей комнате. Сказал, что хочет развлечь меня, поскольку сегодня я последний раз ночую в доме.
— Ха! Вот именно. Последний раз. Скажите, мисс Уилсон, а вы случайно не страдаете тем же заболеванием, что ваши мать и брат?
— Слабым сердцем? Да…
— Так, ясно. А теперь мы тихонько проводим вас наверх, и вы посидите в комнате брата. Идемте, Уотсон.
Джанет Уилсон со свечой возглавила нашу маленькую процессию. Стараясь ступать как можно тише, мы поднялись наверх и зашли в спальню, которую чуть раньше осматривал Холмс. Пока девушка собирала свои вещи в соседней комнате, Холмс подошел к клеткам и, приподняв край покрывавшей их ткани, взглянул на маленьких, мирно спавших птичек.
— Да, человек, творящий зло, безграничен в своей изобретательности, — пробормотал он. И я заметил, как омрачилось его лицо.
Мисс Уилсон вернулась, и, убедившись, что она благополучно устроилась в соседней комнате, я проследовал за Холмсом к ней в спальню. Эту маленькую, но уютно обставленную комнатку освещала большая серебряная масляная лампа. Прямо над изразцовой печью-голландкой висела клетка с тремя канарейками, которые при нашем появлении сразу перестали петь и, склонив маленькие золотистые головки набок, рассматривали нас.