Лицом к нему, уперев кулаки в бока, стоял полицейский.
Некоторые утверждают, что, если бы Сай Нортон вмешался немедленно, все было бы хорошо. Но для таких лиц у Сая имелся уверенный ответ: «Коп не находился на дежурстве. Это был полицейский, работающий на мотоцикле — в кожаных крагах и прочем. К тому же он пребывал в хорошем настроении».
Во всяком случае, пребывал, когда впервые увидел Г. М.
— В чем дело, папаша? — весело осведомился полицейский. — У вас нет денег на подземку?
Г. М. выпятил брюхо и злобно сверкнул глазами поверх больших очков.
— Конечно, у меня есть деньги, — ответил он, сунув руку в карман и протягивая горсть мелочи. На кончике одного пальца он удерживал десятицентовую монету, а на кончике другого — пятицентовую. — Но за пятьдесят лет, — продолжал Г. М., бросив взгляд сначала на десяти-, а потом на пятицентовик, — я так и не смог понять, почему маленькая стоит больше, чем большая.
— Что-что?
— Не важно, сынок. Я просто размышляю.
Молодой полицейский, которому очень шла униформа, подошел к Г. М. и посмотрел на него.
— Кто вы, папаша?
— Я старик, — отозвался Г. М., возвращая деньги в карман и выразительно стуча по груди. — И я, похоже, спятил.
— Я имею в виду, вы в некотором роде англичанин?
— Что значит «в некотором роде»? Я англичанин с головы до пят!
— Но вы говорите как американец, — возразил полицейский, словно гоняясь за ускользающим воспоминанием. — Погодите! Знаю — вы говорите как Уинстон Черчилль! Он тоже говорит как американец — я слышал его по радио. Конечно, — неосторожно добавил полицейский, — во многих отношениях он и есть американец.
Лицо Г. М. побагровело.
— Но скажите, папаша, — продолжал полицейский, — почему вы сидите здесь на чемодане? И из-за чего вы спятили?
Г. М. с усилием взял себя в руки. Его голос, сначала напоминавший хриплое ворчанье из погреба, стал спокойным. Он снова выпятил брюхо.
— Я хочу сделать заявление, сынок.
— О'кей, делайте.
— Я хочу заявить, что эта подземка, которую следует называть метро, — самая нелепая из всех, какими я когда-либо пользовался.
Полицейский Алоизиус Джон О'Кейси, родившийся в Бронксе, несмотря на свое добродушие, почувствовал себя уязвленным до глубины души.
— Что не так с этой подземкой? — осведомился он.
— Ох, сынок! — простонал Г. М., с отвращением махнув рукой.
— Я спрашиваю вас, папаша, что не так с этой подземкой?
Саю Нортону, стоящему у стеклянных дверей, прикрывая лицо шляпой, чтобы спрятать усмешку, вопрос полицейского казался вполне оправданным. До часа пик было еще далеко. Всего несколько человек прошло через турникеты, направляясь вниз. Возле будки размена денег лежала свернутая кольцом веревка, оставленная рабочими. Внизу мерцали красные и белые огоньки — отходил очередной поезд.
— Я спрашиваю вас, папаша, что не так с этой подземкой?
— Я вошел сюда, — сказал Г. М., — опустил десять центов в щель возле турникета и сел в поезд.
— Ну и что?
— Первая станция, куда я прибыл, — продолжал Г. М., — называлась «Таймс-сквер». Прекрасно! Но на следующей станции я посмотрел в окно и увидел, что она называется «Гранд-Сентрал». Господи! — подумал я. Какую путаницу, должно быть, создают две станции с одним названием! Поезд поехал дальше, и черт меня побери, если следующая станция опять не называлась «Таймс-сквер», а следующая — «Гранд-Сентрал»!
— На этой линии только две станции, папаша, — мягко объяснил полицейский О'Кейси. — «Гранд-Сентрал» и «Таймс-сквер».
— Это я и имел в виду!
— Что?
— Что хорошего в линии подземки, где только две станции?
— Но на «Таймс-сквер» можно пересесть на другие линии! — Охваченный вдохновением полицейский судорожно глотнул. — Слушайте, папаша, куда вы хотите ехать?
— В Вашингтон, округ Коламбия.
— Но вы не можете ехать в Вашингтон на подземке!
Протянув руку, Г. М. сделал оскорбительный жест в направлении вышеупомянутой подземки.
— Понимаете, о чем я? — осведомился он.
— Вы пьяны! Я должен вас арестовать! — заявил полицейский после грозной паузы.
— Видите эти турникеты? — ухмыльнулся Г. М.
— Вижу. Ну и что?
— Я только что заколдовал их — наложил на них древние чары вуду. [11] Спорим, что я могу пройти через любой турникет, не опустив в щель десять центов?
— Слушайте, папаша!..
— Хо! Думаете, я шучу?
Г. М. поднялся — твидовые брюки гольф подчеркивали бочкообразность его фигуры. Выпятив брюхо, он приблизился к ближайшему турникету, изящно, как балетный танцор, взмахнул обеими руками и протиснулся через лязгнувшую перегородку.
— Вернитесь! — завопил полицейский О'Кейси.
— Конечно. — Г. М. протиснулся назад и тут же прошел через другой турникет — снова не заплатив. — Вуду, — объяснил он, скромно кашлянув.
Полицейский уставился на него, потом атаковал турникет, как бык — закрытые ворота. Но турникет его не пропустил.
— Видите, сынок? — с сочувствием произнес Г. М. — Вы не можете сделать это, не зная волшебных слов вуду. Думаю, — добавил он, — у парня в будке для размена подскочило давление.
Посмотрев на будку, полицейский О'Кейси убедился, что это правда.
— Что, черт возьми, здесь происходит? — вопил парень за зарешеченным окошком.
Великий человек не обратил на него внимания:
— Повторяю: все турникеты заколдованы. Вы не сможете пройти через них, не заплатив, если не знаете волшебных слов.
Полицейский револьвер 38-го калибра дрожал в кобуре на бедре О'Кейси. Но любопытство оказалось сильнее инстинктивного стремления к закону и порядку.
— Слушайте, папаша, — тихо сказал он. — Я знаю, что это трюк. Но что это за слова?
— «Фокус-покус, — тут же ответил Г. М. — Аллагазам. Холодное железо и Робин Гуд». Вот и все.
— Но я не могу этого произнести!
— Почему?
— Не знаю. — Полицейский покраснел. — Но это звучит нелепо… — Он указал пальцем на турникет и проговорил: — «Фокус-покус! Аллагазам! Холодное железо и Робин Гуд!» — Устремившись к турникету, он пробежал через него так легко, что едва не полетел с лестницы вниз головой.
Но ни полицейский О'Кейси, ни сэр Генри Мерривейл не предвидели того, что произошло потом.