– Ах, Адам! Только не в Фонтли! – невольно воскликнула Шарлотта.
– Именно в Фонтли! Ты, кажется, забыла, что, если бы не он, Фонтли пришлось бы продать! Ты можешь себе представить, что я не предложу ему навестить нас там? Хорош же я буду!
Сестра отвернулась, произнеся тихим голосом:
– Я забыла или, возможно, не позволяла себе думать о таком унизительном обстоятельстве, с которым просто невозможно смириться! Больше я ничего не скажу.
– Думаю, уже сказано достаточно, – ответил брат устало.
Эти переживания не разделяла его мать, которая заявила, что она вынуждена признать: никто не посчитался с ее чувствами, и ее единственное утешение в том, что несчастного отца Адама уже нет в живых и он не испытывает подобных терзаний.
Шарлотта разрыдалась, сдавленно протестуя, но в глазах Адама проступила горькая усмешка. Однако он лишь сказал:
– Очень хорошо, мама. Мне отказаться? Ты этого хочешь?
Если он рассчитывал, что Вдовствующая смутится от этого вопроса, то недооценивал ее. Она сказала ему, что у нее нет никаких желаний, которые не были бы тесно связаны со счастьем ее дорогих детей.
– Я далека от того, чтобы попытаться на тебя повлиять! – сказала она. – Увы, у нас натуры настолько разные, дорогой, что я не в состоянии угадать, что сделает тебя счастливым! Для меня богатство ничего не значит. С тобой дело обстоит иначе, и ты должен решать сам. В одном ты можешь быть уверен: ни одного слова упрека никогда не сорвется с уст твоей матери!
С этой великолепной тирадой она ушла в свой спальный покой, опершись на руку Шарлотты, которая уже приготовилась не сомкнуть глаз на протяжении ночи.
К счастью для ее дорогих, на следующий день мысли ее получили нужное направление благодаря известию о том, что Уиммеринг получил очень выгодное предложение относительно дома Линтонов. И в самом деле, будущий покупатель был готов заплатить высокую цену, назначенную за него, если немедленно получит его в собственность. Адам согласился на его предложение; и мучения, постоянно преследовавшие его родительницу, прошли почти сразу же, как только он сказал ей, что продажа даст ему возможность обеспечить Лидию. Таким образом, леди Линтон могла оплакивать потерю дома, который не нравился ей и не был нужен, и получила жертвенные мотивы для того, чтобы скрепя сердце согласиться на его продажу. Теперь ей предстояло только решить, что из обстановки она хотела бы оставить в собственное пользование. Адам предоставил возможность ей взять то, что она выберет, и оставил ее на попечении Шарлотты. Поскольку все находившееся в доме, казалось, хранит драгоценные – пусть и неведомые прежде – воспоминания, не похоже было, что там многое останется.
Свадьба состоялась двадцатого февраля – дата, совпавшая с въездом Людовика XVIII в Лондон, где он был встречен на государственном уровне принцем-регентом. До этих пор он жил как частное лицо в Хартуэлле, и это был первый раз за его двадцать лет изгнания, когда его публично признали королем Франции. Данное обстоятельство в значительной степени примирило мистера Шоли со скромным торжеством, к которому его вынуждала тяжелая утрата Адама.
– Потому что совершенно ясно, что за всей шумихой, которую устроили вокруг этого французишки, никто не обратит ни малейшего внимания на свадьбу, даже если я устрою это дело в два раза пышнее, чем собирался!
Общественные события безусловно приковывали к себе всеобщее внимание.
Адам вернулся из короткой поездки в Фонтли и услышал, как пушки Тауэра стреляют в честь вступления союзников в Париж; неделей позже пришла весть об отречении Бонапарта, за которой вскоре последовала публикация депеши от лорда Веллингтона, отправленной из Тулузы двадцатого апреля. Похоже было, что его светлость одержал свою последнюю победу в войне. Она тянулась так много лет, что люди испытывали недоверие в такой же степени, в какой и волнение; находились даже такие, кто мрачно пророчествовал, что союзников еще разобьют, и много таких, которые считали безумием позволить Бонапарту укрыться на Эльбе.
– Попомните мое слово: он начнет все заново! – сказал мистер Шоли. – Можно сделать только одно – это покончить с ним, потому что ясно как Божий день: человек, бесчинствовавший повсюду, не станет спокойно сидеть на таком острове, каким мне описали эту Эльбу. Он снова разойдется вовсю, это как пить дать!
Он добавил, пожевав челюстями недовольно и задумчиво, что, похоже, единственное, что заставило бы людей заметить свадьбу его дочери, – это присутствие на церемонии великой герцогини Ольденбургской.
Эта недавно овдовевшая дама, сестра императора России, прибыла в Лондон несколько недель назад и остановилась в «Палтни» на Пикадилли, сняв весь-отель для размещения своей персоны, одной из дочерей, двух очень уродливых придворных дам и многочисленных слуг. Все считали, что замышляется брак между ней и принцем-регентом, либо, если ему не удастся получить развод у принцессы Уэльской, она, возможно, вместо этого выйдет за его брата, герцога Кларенса. Сама овдовевшая дама говорила, что визит предпринят всего лишь ради развлечения и осмотра достопримечательностей; и было не слишком похоже, что она предпринимает какие-то усилия, чтобы понравиться регенту. Хорошо осведомленные люди говорили, что ее единственный матримониальный замысел не связан непосредственно с ней и что она вмешивается в дела принцессы Шарлотты Уэльской, чья помолвка с принцем, похоже, ни к чему не привела.
– И с чего это все глазеют на нее всякий раз, когда она выезжает, – не пойму-, хоть убей!, – удивлялся мистер Шоли. – По моему разумению, она уродина, несмотря на белую кожу, о которой мы наслышаны. Это еще хорошо, что у нее белая кожа, потому что иначе ее, с этакими толстенными губами, принимали бы за негритянку.
Несмотря на столь уничижительную критику, было очевидно, что, если только кто-нибудь из членов семьи Деверилей был бы знаком с великой герцогиней, ничто не удержало бы его от того, чтобы пригласить ее на свадьбу, – вовсе не из желания водить компанию с людьми столь высокого положения, как объяснил мистер Шоли Адаму, а потому, что он всегда обещал превратить свою дочь в великосветскую даму.
– Так оно и было бы, – заметил он. – Это произвело бы такой же фурор, как если бы ко мне пожаловал в своей карете лорд-мэр.
Адам ответил сочувственно, но твердо отрицал даже малейшую степень знакомства с великой герцогиней. В какой-то момент он с тревогой спросил, знает ли мистер Шоли о дружбе покойного графа с принцем-регентом. Мистер Шоли знал, но сказал, что считает себя не настолько глупым, чтобы метить так высоко.
– Иностранка – это одно, а принц-регент – совсем другое. Она может быть сестрой императора России, но кто в конечном счете он?
– И в самом деле – кто? – согласился Адам. – Давайте не искать приключений на свою голову из-за каких-то членов королевской фамилии! Мы прекрасно обойдемся и без них!
Он говорил бодро, ничто в его голосе или поведении не выдавало чувства нереальности происходящего, владевшего им. Последнее время ему казалось, что он живет будто во сне. Сны были без будущего, и он не пытался открыть, каким оно у него может быть: слишком усталый, он был не в состоянии заглядывать вперед. Да и времени на размышления оставалось мало: он был беспрестанно занят, и по мери того, как приближался день свадьбы, его одолевало столько всего забытого и не сделанного, что ему удалось выкроить время лишь для одной короткой встречи с лордом Расселом, доставившим домой депешу из Тулузы. Встреча пошла ему на пользу: узнав обо всем, что произошло с тех пор, как он оставил армию, получив известия о своих друзьях, радуясь по поводу чудесного исцеления лорда Марча от раны, которую тот получил при Ортизеях, и посмеявшись над последними штабными шутками, он снова на короткое время обрел реальность, и это его воодушевило.