– “Скажи милорду Бовалле, – повторил он, – что леди Маргарет, графиня Белреми, готова встретиться с ним в своем замке по законам перемирия, если он придет один”.
– Ты не пойдешь один в эту ловушку! – воскликнул Джеффри.
– Это не ловушка, – отмахнулся Симон.
– Неужели ты поверишь слову женщины?
– Нет. – Лорд угрюмо усмехнулся. – Она не осмелится нанести мне вреда или взять меня в плен. Если я не вернусь через час, выведи сэра Галледемейна и казни его перед замком. А если и после этого не получишь от меня сигнала, можешь разрушить город, чтобы доказать, что я не лгал, бери замок приступом, потому что я буду уже мертв.
– Что ты задумал? – забеспокоился Джеффри. – Как только ты окажешься в замке, тебе придет конец!
Симон рассмеялся:
– Ты так думаешь? Оказавшись внутри замка, я подчиню ее своей воле. – Он встал и договорил: – В мое отсутствие ты здесь хозяин, Джеффри, но должен выполнять мои приказы.
Выйдя из комнаты, он увидел Седрика, отдыхающего на скамейке и пересказывающего свои приключения Эдмунду, который слушал, впитывая каждое слово. Увидев Симона, они оба вскочили.
Бовалле внимательно осмотрел Седрика:
– Тебя ранили?
– Пустяки, сэр, – покраснел слуга. Его рука была перевязана.
– Врач видел рану? Юноша заерзал:
– Нет, милорд. Я к нему не обращался, потому что он был занят с другими, более серьезно раненными.
Симон развязал его руку. Под повязкой оказалась большая рана, из которой все еще сочилась кровь.
– Принесите воду и чистую ткань, – коротко приказал Бовалле.
Эдмунд, выбежал из комнаты и быстро вернулся, исполнив приказ. Потом внимательно пронаблюдал, как Симон промыл рану Седрика и быстро перевязал ее. Седрик побледнел и стиснул зубы, потому что Бовалле действовал довольно грубо.
– Ложись в постель и оставайся в ней, – приказал хозяин. – Эдмунд, принеси мой панцирь. Ты начистил его?
– Да, милорд.
– Принеси его и подготовься. Я еду в замок.
Седрик, который уже прилег на скамью, приподнялся на локте:
– Милорд!
Симон смерил его холодным жестким взглядом:
– В чем дело?
– Возьмите… возьмите меня с собой!
– Со мной поедет Эдмунд, а ты лежи.
– Но, сэр!..
– Это будет твоим наказанием за плохое поведение. – Симон был непреклонен.
– Но, милорд! Я не могу позволить вам поехать в замок без…
– “Позволить”? Это что еще за разговоры? Замолчи, Седрик, если не хочешь рассердить меня. Глаза юноши наполнились слезами.
– Милорд, я согласен на любое наказание, только возьмите меня с собой! Если с вами что-нибудь случится…
– Чем ты можешь мне помочь? – насмешливо поинтересовался хозяин.
Слуга дрожащими пальцами теребил одеяло.
– Я… по крайней мере я буду с вами. И если… если вас убьют, то я…
– Это тебе урок за непослушание, Седрик. Юноша молча отвернулся к стене и снова заговорил, только когда Симон был уже в полном военном снаряжении. Он обратился к Эдмунду, который также переоделся во все зеленое и красное.
– Если что-нибудь случится с милордом, я изобью тебя до полусмерти! – свирепо прошипел Седрик.
Бовалле вышел из комнаты, посмеиваясь про себя.
Вскоре в сопровождении Эдмунда Симон приблизился к замку. Мост был опущен, и они неторопливо проехали по нему во двор, где Бовалле спешился и передал лошадь слуге. Затем в одиночестве проследовал за управляющим, который провел его через пустой огромный холл в приемный зал графини. Откинув занавес у входа, управляющий торжественно объявил:
– Милорд Бовалле!
Симон вошел, шагая твердо, но по-кошачьи упруго. Оказавшись в зале, он быстро огляделся, положив руку на рукоятку меча. На возвышении, в кресле, напоминающем трон, сидела, как ледяная статуя, леди Маргарет. Она по-королевски гордо и высоко держала голову в рогатом головном уборе с золотой вуалью, украшенной жемчугом, из-под которой выбивались смоляные локоны. Ни один мускул не дрогнул на ее длинной белоснежной шее. Лицо графини напоминало бледную овальную маску, с тонкими, презрительно искривленными губами и черными глазами, сверкавшими из-под полуопущенных век. Длинные изогнутые ресницы отбрасывали тени на безупречную кожу. Короткий прямой нос с изящно вырезанными ноздрями слегка вздрагивал. Она была одета в шелковое платье винно-красного цвета, облегающее прекрасную форму ее груди и длинную линию бедер. Ткань свободно спадала к ногам, прикрывая их, и расширялась на кистях в огромные рукава, касавшиеся пола. Белые руки лежали на подлокотнике кресла, нервно их сжимая. На груди Маргарет сиял огромный рубин, оживляя ее неподвижную фигуру.
Рядом с ней стоял франтовато одетый брюнет, смотревший на Симона с насмешкой на полных губах. Он теребил пальцами розу, изредка поднося ее к носу. Другие пышно одетые джентльмены, находящиеся в зале, с любопытством уставились на вошедшего. Позади графини замерли так же неподвижно, как и она, три придворные дамы.
Симон решительно шагнул вперед. Его огромная фигура с льняными волосами, вся в золотом, за исключением развевающегося плюмажа и длинного зеленого плаща, казалась неуместной в этом элегантном собрании. Остановившись перед возвышением, он спокойно глянул на графиню из-под шлема.
– Мадам, я пришел, чтобы принять вашу капитуляцию, – произнес Бовалле на грубоватом французском.
Надменные губы изогнулись в усмешке. Графиня сделала жест правой рукой, и франтовый джентльмен вышел вперед. Он ответил Симону на ломанном английском:
– Вы слишком торопливы, милорд. Моя кузина хочет предъявить вам свои условия.
Маргарет слегка шевельнулась, и Симон заметил, как блеснули ее глаза.
– Вот мои условия, – сказал он, обращаясь к ней. – Если вы передадите мне ключи от вашего замка и присягнете на верность моему королю Генриху, – он поднял руку к шлему, салютуя, – я обещаю вам его милосердие и защиту.
На ее виске заметно забилась предательская жилка.
– Кузен, – обратилась она тоже по-английски к джентльмену с розой, – скажите ему, что это я буду ставить условия. – Ее голос прозвучал ясно и холодно. При этом она даже не взглянула на Симона.
Франтоватый джентльмен повиновался:
– Согласитесь, милорд, графиня в более выгодной позиции, чтобы выставлять условия. Бовалле нахмурился:
– Нет, сэр. Я не согласен. И мадам, и все вы в безвыходном положении.
Француз улыбнулся, изящно приподняв розу:
– Вы же один против сотни…
Симон пронзил его острым, как рапира, взглядом, и, несмотря на свою самоуверенность, француз невольно сделал шаг назад.