— Да потому, — ляпнул мальчик, — что Кант никогда не выезжал из Кенигсберга, а мысль его обнимала весь мир.
Лицо Павла так помрачнело, что Евгений даже струхнул.
— А что такое, маленький человечек, знаете вы о Канте? — сурово спросил он.
Молнией промелькнуло в голове юного принца запоздалое воспоминание о решительном отвращении, которое испытывал русский император вообще ко всем философам (в противоположность, между прочим, своей матушке!).
— Я ничего не знаю о его творениях, — быстро нашелся Евгений, — они для меня— иероглифы. Но сам он сделался историческим лицом, и его не обходят молчанием на уроках истории.
Отчего-то слова эти привели императора в исступленный восторг. Он пожал Евгению руки, несколько раз потряс за плечи, послал воздушный поцелуй и удалился, напевая.
Едва принц вернулся в покои, отведенные ему для жилья, как от имени императора ему передали мальтийский орден (высшее отличие, какое только мог даровать Павел понравившемуся ему человеку!) А потрясенный генерал Дибич передал своему подопечному слова, сказанные ему императором: “Благодарю вас, генерал, за сопровождение принца; он теперь мой навсегда. Он превосходит мои ожидания, и будет, я уверен, вполне соответствовать моим намерениям”.
После этого в госте вполне официально признали нового царского любимца, и всяк норовил заискивать пред ним. От визитеров и просителей ему некуда было деться — даже и великие князья смотрели на него особенно ласково, Евгения поразило, что при дворе все, за исключением графа Палена, носившего белый мундир, были одеты в мундиры мальтийских рыцарей.
Граф Кутайсов, со своим белым, высоко взбитым коком и привычкой высоко вскидывать голову, казался ему похожим не смешного красно-белого попугая. И принц втихомолку хихикал над ним. А вообще веселого в Михайловском дворце он находил мало. Даже застолье здесь было унылым, поспешным, так как у императора все было расписано по часам.
Как только он вставал, все тоже вскакивали на ноги. Ужин начинался в половине девятого и заканчивался ровно в девять. Разговаривали за ужином мало: блюда следовали одно за другим так быстро, что не то что болтать — поесть толком было невозможно! Во время одного из таких ужинов и произошел случай, имевший большое значение не только для маленького принца, но также и для всей страны, потому что именно это происшествие, возможно, ускорило течение последующих событий.
Евгений только что приступил к мороженому, как прислуга подала ему знак, что император готовится вставать из-за стола. К несчастью, шпоры принца запутались в скатерти, и высвободить их он никак не мог. И когда стоявший позади паж выхватил из-под него стул, чтобы помочь встать, принц вместо этого шлепнулся на пол!
Все захохотали, потому что засмеялся император. Но вдруг лицо его стало серьезным, даже суровым. Спросив Евгения с участием, не ушибся ли он, государь торопливо вышел, приказав Дибичу следовать за ним.
Когда генерал воротился, он был на себя не похож. Едва дождавшись, когда принц воротится в свои покои, он рухнул перед ним на колени и начал целовать ему руки.
Евгений даже счел, что воспитатель его выпил лишнего. Право же, он шатался, как пьяный, и слова его были невнятны. Наконец принцу удалось разобрать:
— Возлюбленный, добрейший господин! Что я слышал? Возможно ли это? Вас ожидает великокняжеский титул, штатгальтерство, вице — королевство!
Евгений уставился на генерала непонимающе, и тот наконец-то открыл ему замысел Павла:
— Он хочет вас усыновить!
Вскоре по дворцу поползли слухи, что Дибич не ошибался. Павел решил женить юного принца на одной из своих дочерей, Екатерине, усыновить и назначить своим наследником. Государыню и остальных детей он намеревался заточить в монастырь. Более того! Княгиня Гагарина и Кутайсов сами слышали, как Павел ворчал: “Еще немного, и я принужден буду отрубить некогда дорогие мне головы!”
Слухи об этом мгновенно выметнулись из дворца и стали известны в городе. Что характерно, они были всеми встречены с полным доверием. В глазах света Павел был способен на все, на все абсолютно для удовлетворения своих страстей и причуд. Заточить в крепость сыновей и назначить наследником престола толстенького немчика? Нет ничего невероятного. Сослать в монастырь или вовсе убить жену, чтобы жениться даже не на фаворитке своей, княгине Гагариной, а на французской шлюхе? Более чем возможно! Павла откровенно считали сумасшедшим. Он сеял вокруг себя страх, смятение и некое общее предчувствие пугающих, но желанных событий. Всюду звучало одно: “Это не может дольше продолжаться!” Сам Константин Павлович как-то сказал горько: “Мой отец объявил воину здравому смыслу с твердым намерением никогда не заключать мир!”
А что же великий князь Александр? Ведь решение Павла назначить наследником Евгения Вюртембергского касалось, прежде всего, старшего сына императора, которого еще Екатерина мечтала посадить на трон в обход Павла?
Настроение Александра понять было трудно.
Он был назначен шефом Семеновского полка; Константин — Измайловского. Александр, кроме того, был назначен военным губернатором Петербурга. Ему были подчинены военный комендант сего города, комендант крепости и петербургский обер-полицмейстер. Каждое утро в семь часов и каждый вечер в восемь великий князь подавал императору рапорт. При этом необходимо было давать отчет о мельчайших подробностях, относящихся до гарнизона, до всех караулов города, до конных патрулей, разъезжавших в нем и его окрестностях, и за малейшую ошибку давался строгий выговор.
Великий князь был еще молод, характер его был робок, кроме того, он был близорук и немного глуховат (между прочим, последствия бабушкиного воспитания: желая воспитать во внуке особенную храбрость, Екатерина старалась приучить его с младенчества к звукам пушечной пальбы). При таких чертах должность шефа полка отнюдь не была для него синекурой и стоила многих бессонных ночей. Оба великих князя смертельно боялись своего непредсказуемого отца, и, когда он смотрел сколько ни будь сердито, они бледнели и дрожали, как два осиновых листка.
При этом они всегда искали покровительства у других — вместо того чтобы иметь возможность самим его оказывать, как это можно было ожидать от людей с таким высоким положением. Вот почему они сначала внушали мало уважения и были не очень-то популярны в придворной среде и в гвардии.