В ответ Лаксфорд включил зажигание и влился в поток утреннего транспорта, потом проговорил:
— Буду с нетерпением ждать, — и добавил, солгав: — В Беверстоке мне всегда хотелось петь в хоре. Там отличный хор, но мне медведь на ухо наступил.
— Ты правда хотел? Удивительно. Никогда не думал, что ты хотел бы петь в хоре, папа.
— Почему нет? — Лаксфорд глянул на сына и, не удержавшись, сел на своего любимого конька: — Я не упоминал, что в Беверстокской школе есть клуб гребли на каноэ? В мое время его не было. Тренируются они в бассейне, — это, кстати, каноэ-одиночки, — и каждый год совершают поход по Луаре. — Лео опустил голову. Из-за ремня безопасности его пуловер задрался, и мальчик ковырял форменную пряжку на животе. — Ты сам удивишься, насколько это тебе понравится. — Свернув на Хайгейт-Хилл, Лаксфорд спросил: — Где будем обедать?
Лео пожал плечами. Поскольку от сына предложений не последовало, Лаксфорд выбрал заведение наугад и завел «порше » на стоянку у шикарного кафе на Понд-сквер. Он повел Лео внутрь, не обращая внимания на то, что его легконогий отпрыск уныло шаркает подошвами. Когда они разместились за столом, Лаксфорд вручил ему ламинированный листок меню цвета слоновой кости и прочел названия фирменных блюд, значившиеся на подсвеченной доске.
— Что будешь есть? — спросил он.
Лео снова пожал плечами и положил меню. Когда подошла официантка, Лаксфорд выбрал фирменную телятину. Лео скорчил рожицу и сказал:
— Это же коровий детеныш, папа. — И заказал сэндвич с домашним сыром и ананасом. — С чипсами, — добавил он и с типичной прямотой сообщил отцу: — Их дают бесплатно.
— Прекрасно, — ответил Лаксфорд.
Оба они заказали напитки, и когда официантка ушла, Лаксфорд предпринял первую попытку.
— Лео, я знаю, что тебя не особенно радует перспектива переезда в Беверсток. Твоя мама мне сказала. Но ты должен знать, что я не принял бы подобного решения, если бы не считал его единственно верным. Это моя школа. И со мной она сотворила чудо. Она сформировала меня, помогла выработать характер, придала уверенности в себе. То же самое она сделает и с тобой.
Лео повел себя как и предсказывала Фиона. Он размеренно бил ногой о ножку стула, говоря:
— Дедушка туда не ходил. Дядя Джек туда не ходил.
— Да, Верно. Но я хочу, чтобы ты достиг большего, чем они.
— А чем плох магазин? Чем плох аэропорт? Это был невинный вопрос, заданный спокойно, без подковырки. Но Лаксфорд не собирался ввязываться в дискуссию о магазине бытовой электротехники, который держал его отец, или о должности в службе безопасности, которую его брат занимал в аэропорту Хитроу.
— Учиться в такой школе, как Беверстокская, — привилегия.
— Ты же всегда говоришь, что привилегии — глупость, — заметил Лео.
— Я сказал о привилегии в другом смысле. Любой разумный мальчик был бы счастлив учиться там. Там великолепное преподавание, современное оснащение. Ты будешь углубленно заниматься наукой, в школе есть центр технического творчества, где ты сможешь смастерить все, что пожелаешь… да хоть судно на воздушной подушке.
— Я не хочу ехать.
— У тебя появятся десятки друзей, и за год тебе так там понравится, что ты даже не захочешь приехать домой на каникулы.
— Я слишком маленький, — сказал Лео.
— Не говори ерунды. Ты чуть ли не в два раза выше мальчиков твоего возраста. Чего ты боишься? Что над тобой будут издеваться? Да?
— Я слишком маленький, — настаивал Лео.
— Лео, я уже сказал, что твой рост…
— Мне всего восемь лет, — безжизненно произнес мальчик и поднял на отца свои — тоже Фионины — глаза цвета горного неба, полные слез.
— Ради бога, не плачь из-за этого, — сказал Лак-сфорд. Что, разумеется, вызвало прорыв плотины. — Лео! — сквозь зубы приказал Лаксфорд. — Бога ради. Лео!
Мальчик опустил голову, его плечи тряслись.
— Прекрати, — прошипел Лаксфорд. — Сядь прямо. Немедленно.
Лео попытался взять себя в руки, но лишь разрыдался:
— Не… мо… могу. Папочка, не… могу.
Именно этот момент выбрала официантка, чтобы принести их еду.
— Может быть, я… не хотите ли… он не… — попыталась помочь она и в нерешительности остановилась в трех шагах от стола — в руках по тарелке, на лице сочувствие. — Ах, бедный малыш, — произнесла официантка голосом, каким обычно воркуют с домашними птичками. — Может быть, принести ему чего-нибудь такого?
Характера, подумал Лаксфорд, но вряд ли он есть в меню. Вслух он сказал:
— Пустяки, сейчас все пройдет. Лео, твой обед. Сядь прямо.
Лео поднял голову. Лицо мальчика все было в красных пятнах, из носа потекло. Он судорожно вздохнул. Лаксфорд протянул ему платок.
— Высморкайся и затем ешь, — велел он.
— Может, принести ему сладенького? — предложила официантка. — Хочешь, милый? — И уже тише сказала Лаксфорду: — Какое у него тонкое личико! Прямо ангелок.
— Спасибо, — ответил Деннис, — но в настоящий момент у него есть все, что нужно.
А в следующий момент? Лаксфорд не знал. Он взял нож и вилку и отрезал себе телятины. Коричневым соусом Лео выписал мрачные каракули на россыпи чипсов. Поставив бутылку, посмотрел на тарелку, нижняя губа у него дрожала. Ожидалась новая волна слез.
— Я знаю, — сказал Лаксфорд, — что ты боишься уезжать из дома. — И когда губа задрожала еще сильнее, торопливо продолжил: — Это нормально, Лео. Но ведь Беверсток не так уж далеко. Всего восемьдесят миль от Лондона.
Однако по лицу сына он видел: «всего восемьдесят миль» для него все равно что расстояние от Земли до Марса, и его мать будет на одной планете, а сам он — на другой. Понимая, что никакие его слова не изменят того факта, что, когда Лео поедет в Беверсток, Фиона с ним не поедет, Лаксфорд в заключение сказал:
— Тебе придется довериться мне, сын. Некоторые вещи делаются ради твоего же блага, и это одна из них. А теперь — ешь.
И Деннис полностью сосредоточился на своей телятине, всем видом показывая, что дискуссия окончена. Но прошла она не так, как намечал Лаксфорд, и одинокая слеза, скатившаяся по щеке Лео, сказала ему, что разговор он запорол. То же самое подтвердит вечером и Фиона.
Лаксфорд вздохнул. У него болели плечи, физически ощущавшие всю тяжесть того, что на него навалилось. Слишком многое занимало его голову. Он не мог одновременно разбираться с Лео, Фионой, Синклером Ларнси, Ив, происками Рода Эронсона, анонимными письмами, телефонными звонками с угрозами, а более всего — с тем, что случилось с Шарлоттой.
Вчера вечером он сидел за своим столом, гипнотизируя телефон и приговаривая:
— Давай, Ивлин. Позвони мне. Давай же, — пока уже не мог больше оттягивать подписывание номера в печать.