— Она вроде бы начала лаять, — ответил Дженкинс, — но я слушал радио через шум мотора, поэтому прикрикнул на нее.
— Вы не припомните время?
Дженкинс покачал было головой. Но тут его вдруг осенило, и он поднял палец, обтянутый перчаткой:
— Около шести это было.
— Вы уверены?
— Передавали новости, а я хотел послушать, что премьер решил насчет подоходного налога, —Дженкинс скользнул взглядом по телу, — тогда в нее, наверное, и выстрелили. Но Шаста может и так залаять, с нее станется.
Полицейские уже раскатывали заградительную ленту и обозначали ею место преступления, а эксперты, криминалисты разгружали свой фургончик. Полицейский фотограф подошел к телу с фотоаппаратом, прикрываясь им как щитом. Вокруг глаз и возле рта у него залегли зеленоватые тени. Он все это время поодаль ждал, когда Шихан закончит изучать насквозь пропитанную кровью футболку девушки и разрешит сфотографировать тело.
— Дробовик, — определил Шихан и крикнул криминалистам: — Ребята, смотрите внимательно, ищите пыжи. — Не поднимаясь с корточек, Шихан покачал головой. — Легче будет найти иголку в стоге сена.
— Почему? — спросила Хейверс.
Шихан удивленно посмотрел на нее. Линли объяснил:
— Она городская, суперинтендант. — И затем обратился к Хейверс: — Сезон охоты на фазанов.
Шихан продолжил:
— Чтобы подстрелить фазана, сержант, надо обзавестись дробовиком. Сезон начинается через неделю. Наступает время, когда любой придурок, у которого руки чешутся пострелять, чует зов крови и палит по чему ни попадя. К концу месяца все будет в дырках.
— Но не в таких же.
— Нет, не в таких. Несчастным случаем это не назовешь.
Шихан порылся в кармане брюк и вытащил оттуда бумажник, а из бумажника достал кредитную карту.
— Обе на пробежке, — задумчиво произнес он, — обе девушки. Обе высокие, с длинными, светлыми волосами.
— Вы хотите сказать, мы ищем серийного убийцу? — В вопросе Хейверс слышалось сомнение и разочарование, словно она не ожидала услышать такое предположение от суперинтенданта кембриджской полиции.
Острым краем кредитной карточки Шихан смахнул грязь и листья, которые прилипли к окровавленной футболке убитой. Возле левой груди проступили слова «Куинз-Колледж», напечатанные вокруг герба колледжа.
— Вы имеете в виду какого-нибудь придурка, который очень любит убивать именно светловолосеньких да спортивненьких? — спросил Шихан, — Нет, не думаю. Серийные убийцы обычно себе не изменяют. Убийство несет на себе их почерк. Вы меня понимаете: убью-ка еще одну кирпичом, а противные полицаи подумают, что вычислили меня.
Он отер карточку, достал носовой платок ржавого цвета и вытер руки, затем с трудом поднялся на ноги.
— Сними ее, Грэхам, — кинул Шихан через плечо фотографу, который тут же приблизился к трупу.
Криминалисты зашевелились, два констебля в полицейской форме начали дюйм за дюймом прочесывать весь прилегающий участок.
— Мне вон на то поле, если я вам больше не нужен, — сказал Боб Дженкинс и кивнул туда, куда направлялся с самого начала, пока собака не обнаружила тело.
Примерно в трех ярдах от мертвой девушки Линли заметил брешь в изгороди, через которую виднелись ворота, ведущие на соседнее поле.
— Подождите секундочку, — сказал он фермеру и обратился к Шихану: — Нужно поискать следы вдоль изгороди, суперинтендант. Следы ног. Или шин, может автомобильных, может велосипедных.
— Точно, — ответил Шихан и пошел отдать распоряжение.
Линли и Хейверс отправились к воротам. Они были как раз в ширину трактора, с обеих сторон к ним примыкали густые заросли боярышника. Линли и Хейверс осторожно через них перебрались. Земля на поле была рассыпчатая и нежная, поэтому, несмотря на обилие следов у ворот, они представляли собой простые вмятины.
— Ничего интересного, — сказала Хейверс, обследовав местность, — но если он залег и ждал ее…
— Тогда он должен был ждать ее вот здесь, — заключил Линли.
Он внимательно обвел взглядом участок земли у ворот. Найдя, что искал, — отпечаток на земле, непохожий на остальные, — он произнес:
— Хейверс.
Она подошла. Линли указал на вмятину, похожую на восклицательный знак с четко пропечатанной точкой.
— Колено, голень, носок, — произнес Линли. — Вот здесь, под прикрытием изгороди убийца стоял на одном колене, положив ружье на перекладину ворот. И ждал.
— Но откуда он узнал…
— Что она будет здесь пробегать? Так же как и убийца Елены Уивер знал, где ее искать.
Джастин Уивер поскребла ножом краешек сгоревшего тоста, наблюдая, как сажа, похожая на мелкий порох, летит в сверкающую кухонную раковину. Она тщилась найти в себе хотя бы толику сострадания и понимания, зачерпнуть, как из глубокого колодца, воды и наполнить то, что высушили события последних восьми месяцев, последних двух дней. Но если и существовал внутри источник сочувствия, то он давным-давно зачах и превратился в голую пустыню ненависти и отчаяния. А такая почва не дает урожая. Они потеряли дочь, твердила Джастин. У них одно горе на двоих. Вот только с понедельника она чувствует себя несчастной, но не Елена тому виной, все та же мелодия боли, только теперь в другой тональности.
Энтони и его бывшая жена в полной тишине вернулись вчера вечером домой. Они были в полиции. Потом в похоронной конторе. Выбирали гроб, обговаривали детали и с ней, Джастин, ничем не поделились. И только когда она принесла тоненькие бутерброды и пирог, налила чаю, передала каждому ломтик лимона, молоко и сахар, только тогда она услышала человеческую речь вместо прежних односложных ответов. Первой заговорила Глин, дождавшись наконец своего часа и обнажив оружие, которое и по месту и по времени пришлось как нельзя кстати.
Глин говорила, глядя на протянутую тарелку с бутербродами и не прикасаясь к ней:
— Я не хочу видеть тебя рядом с телом моей дочери, Джастин.
Они сидели в гостиной за кофейным столиком. Горел искусственный камин, фальшивые языки пламени с тихим шипением вылизывали фальшивый уголь. Шторы были опущены. Глухо тикали электронные часы. Какая уютная, какая элегантная комната.
Сначала Джастин промолчала, посмотрела на мужа, ожидая, что он сейчас остановит Глин, скажет ей что-нибудь. Но тот внимательно разглядывал чашку с чаем и блюдце. И только на скуле заиграли желваки.
Он знал, что рано или поздно это случится, подумала Джастин.
— Энтони?
— С Еленой тебя по-настоящему ничего не связывало, — продолжала Глин. Ее голос звучал необыкновенно ровно, рассудительно. — Поэтому прошу тебя не ходить на похороны. Надеюсь, ты сама все понимаешь.
— Я десять лет была ей мачехой.