— Кстати, ее звали Сьюзен.
— …во-первых, произошел не на лодке, а во-вторых, не был несчастным случаем.
— Это был паром, который курсирует из Плимута в Роскоф, — сказала Хейверс. — И, согласно газете, это было самоубийство.
Хейверс обрисовала историю с деталями, которые почерпнула при просмотре газетных сообщений. Супруги отправились на две недели во Францию, в плохую погоду. После ленча, на середине пути…
— Паром находится в пути шесть часов.
— Сьюзен пошла в туалет, а ее супруг — в салон с книгой в руках. Только через час он хватился ее, но, поскольку у нее было плохое настроение, решил, что она хочет побыть немного одна.
— По его словам, он часто ворчал и давил на нее, когда она бывала не в духе, — объяснила Хейверс. — И тут он решил не раздражать ее еще больше. Это мои слова, не его.
Согласно информации, которую Хейверс удалось собрать, Робин Сейдж покидал салон два или три раза за оставшееся время пути, чтобы размять ноги, выпить, купить плитку шоколада, но не для того, чтобы поискать жену. Ее длительное отсутствие, казалось, мало его беспокоило. Когда они приплыли во Францию, он сошел вниз к машине, предположив, что она ждет его там. Но она не появилась и после того, как все пассажиры сошли с парома, и тогда он начал ее искать.
— Он забил тревогу, лишь когда заметил на переднем пассажирском сиденье машины ее сумочку, — сказала Хейверс. — Внутри лежала записка… — Линли услыхал шелест бумаги. — В ней говорилось: «Робин. Прости. Я не могу найти свет». Имени не было, но почерк ее.
— Не слишком похоже на предсмертную записку самоубийцы, — хмыкнул Линли.
— Вы не единственный, кто так подумал, — ответила Хейверс.
Паром совершал рейс в плохую погоду. Во второй половине пути уже стемнело. Стояли холода, на палубе было пусто, и никто не видел, как женщина бросилась в море.
— Или была выброшена? — спросил Линли. Хейверс согласилась:
— Тут могло быть самоубийство, но могло быть и что-то другое. По-видимому, полицейские по обе стороны пролива так и думали. Сейджа дважды пропускали через соковыжималку. Но он вышел сухим. Или почти сухим. Никто из пассажиров ничего не заметил, в том числе и прогулки Сейджа по парому и его походы в бар.
— А его жена не могла просто ускользнуть с парома, когда он причалил?
— Инспектор, ведь это международная граница. Ее паспорт лежал в сумочке вместе с деньгами, водительскими правами, кредитными карточками и прочим барахлом. Она не могла сойти на берег ни в начале, ни в конце рейса. Полиция обыскала каждый дюйм во Франции и в Англии.
— Как же тело? Нашли его? Кто его опознал?
— Пока не знаю, но работаю в этом направлении. Может, заключим пари?
— Сейдж любил рассуждать о женщинах, уличенных в измене, — сказал Линли скорее себе, чем ей.
— И поскольку на пароме не было камней, он просто дал ей хорошего пинка, как она того заслуживала?
— Возможно.
— Ну, что бы ни случилось, теперь они спят под сенью Иисуса. На кладбище в Тресиллиане. Я ездила и проверила. Все они там.
— Все?
— Сьюзен, Сейдж и ребенок Лежат рядышком.
— Ребенок?
— Да. Ребенок. Джозеф. Их сын.
Линли нахмурился, слушая сержанта и наблюдая за Хелен. Первая выкладывала остальные детали, вторая бесцельно играла ножом над клинышком бри, отложив в сторону журналы.
— Он умер трехмесячным, — сообщила Хейверс. — А потом ее смерть… ну-ка… вот. Она умерла шесть месяцев спустя. Это подкрепляет версию самоубийства, верно? По-видимому, адская депрессия. Можно себе представить, раз умер ребенок. И как она написала? Что не может найти свет.
— Отчего он умер?
— Не знаю.
— Выясните.
— Ладно. — Она зашуршала страницами, записывая, вероятно, инструкции в свою записную книжку. Внезапно она сказала: — Инспектор, черт побери, ведь ему было три месяца. Вы думаете, этот самый Сейдж мог… или даже жена…
— Не знаю, сержант. — На другом конце провода он услышал, как чиркнула спичка. Она снова прикуривала. Ему страшно захотелось сделать то же самое. Он добавил: — Покопайте поглубже и насчет Сьюзен. Посмотрите, не найдется ли чего-то насчет их взаимоотношений с Джульет Спенс.
— Спенс… Ясно. — Снова зашелестела бумага. — Я сделала для вас копии газетных статей. Их немного. Прислать их факсом в Ярд?
— Если они того заслуживают, пожалуй
— Ладно. Ну… — Он слышал, как она затянулась сигаретой. — Инспектор… — Это слово она скорей провыла, чем выговорила.
— Что?
— Вы там держитесь. Ну, понимаете… Хелен… Легко тебе говорить, подумал он, кладя трубку.
Сел за стол и увидел, что Хелен изрезала крест-накрест всю поверхность сыра бри. Она перестала есть йогурт, не притронулась к салями. В этот момент она гоняла вилкой по тарелке маслину. На ее лице застыла маска отчаяния. Странное дело, в нем даже шевельнулось сочувствие.
— Пожалуй, твоему отцу не понравилось бы, как ты обращаешься с пищей, — заметил он.
— Нет. Сибела никогда не забавляется с едой. А Айрис никогда не ест, насколько мне известно.
Он без всякого аппетита взглянул на бри, который намазал на бисквит, взял его, снова положил, потянулся было к банке с маринованными овощами, но тут же убрал руку.
Наконец он заявил:
— Ладно. Мне пора. Я должен ехать в…
— Извини, Томми, — быстро сказала она. — Я не хотела тебя обидеть. Не знаю, что на меня нашло.
— Я отталкиваю тебя, — сказал он. — Мы отталкиваем друг друга:
Она сняла с головы эластичную ленту и намотала на руку.
— Наверно, я ищу доказательства, а когда не нахожу, то придумываю сама.
— Это наши с тобой взаимоотношения, Хелен, а не зал суда. Что ты пытаешься доказать?
— Никчемность.
— Понятно. Мою. — Ему хотелось произнести это равнодушным тоном, но он знал, что не получится.
Она подняла голову. Ее глаза были сухие, но кожа покрылась пятнами.
— Твою. Да. Потому что, Бог свидетель, свою собственную я уже доказала.
Он протянул руку к ленте, которую она вертела в руках. Она связала вместе ее концы, и он их развязал.
— Если ты ждешь, что я положу конец нашим отношениям, то не дождешься. Так что придется тебе это делать самой.
— Могу, если ты меня попросишь.
— И не собираюсь.
— Так будет гораздо проще.
— Да. Будет. Но только поначалу. — Он встал. — Я должен сейчас ехать в Кент. К вечеру вернусь. Пообедаешь со мной? — Он улыбнулся. — А заодно и позавтракаешь?