— А до того, как вы упаковали вещи в коробки? — спросил Линли. — Кто-нибудь их просматривал?
Она заколебалась.
— После смерти викария, — пояснил Линли, — в ходе следствия кто-то просматривал его вещи?
— Констебль, — сказала она.
— Он один просматривал вещи викария? Вы были с ним? Или его отец?
Она облизнула верхнюю губу.
— Я приносила ему чай. Каждый день. Заходила и уходила.
— Значит, он работал один? — Когда она кивнула, он сказал: — Понятно, — и распечатал первую коробку, Сент-Джеймс — вторую. — Мэгги Спенс была частой гостьей в этом доме, насколько я понимаю. Любимицей викария.
— Пожалуй.
— Они встречались наедине?
— Наедине? — Полли поглядела на костяшку большого пальца.
— Викарий и Мэгги. Они встречались одни? Здесь? В гостиной? Где-нибудь еще? Наверху?
Полли обвела глазами комнату, словно роясь в памяти.
— Главным образом тут, пожалуй.
— Одни?
— Да.
— Дверь была заперта или нет?
Она стала открывать крышку картонки.
— Заперта. В основном. — Прежде чем Линли задал следующий вопрос, она продолжала: — Они любили разговаривать. О том, что написано в Библии. Я приносила им чай. Он сидел в этом кресле, — она показала на мягкое кресло, на котором сейчас стояли три картонки, — а Мэгги на табурете. Вот тут. Перед столом.
На расстоянии безопасных четырех футов, отметил Линли. Интересно, кто поставил так табурет: Сейдж, Мэгги или сама Полли.
— А что, викарий встречался и с другими молодыми людьми из прихода?
— Нет. Только с Мэгги.
— Вам это не кажется необычным? В конце концов, как я понял, при церкви существовал социальный клуб для подростков. Он никогда не встречался с кем-то из них?
— Когда он только приехал сюда, в церкви была устроена встреча с подростками. Чтобы создать клуб. Я напекла для них булочки.
— Сюда приходила только Мэгги? А ее мать?
— Мисес Спенс? — Полли нарочито медленно рылась в картонке. Будто собирала рассыпавшиеся машинописные листки. — Она никогда тут не была, мисес Спенс.
— А звонила?
Полли задумалась. Наискосок от нее Сент-Джеймс рылся в пачке бумаг и листовок.
— Один раз. Ближе к ужину. Мэгги была еще тут. Она велела ей возвратиться домой.
— Она сердилась?
— Трудно сказать. Она просто спросила, здесь ли Мэгги. Я сказала «да» и привела ее. Мэгги говорила в основном — да, мамочка, нет, мамочка и, пожалуйста, послушай, мамочка. Потом пошла домой.
— Огорченная?
— Похоже, да. Словно в чем-то провинилась. Она обожала викария, Мэгги. Он тоже ее любил. Но ее мать была против их дружбы. Вот Мэгги и забегала к нему тайком.
— А ее мать узнавала. Как?
— Люди видят. Сообщают. В такой деревне, как Уинсло, не может быть никаких секретов.
Это утверждение показалось Линли большой натяжкой. В Уинсло один секрет наслаивался на другой, и почти все касались викария, Мэгги, констебля и Джульет Спенс.
— Вот это мы ищем? — спросил Сент-Джеймс, и Линли увидел у него в руках маленький ежедневник в черной пластиковой обложке и спиральном переплете. Сент-Джеймс отдал его и продолжал рыться в картонке.
— Тогда я вас оставлю, — сказала Полли и ушла. Тут же на кухне зашумела вода.
Линли надел очки и стал листать еженедельник в обратном порядке, начиная с декабря, отметив сначала, что хотя двадцать третье было помечено — «Таунли-Янг, бракосочетание», а утро двадцать второго «Пауэр/Таунли-Янг, 10.30», там ничего не было про обед у Джульет Спенс. Однако на листке предыдущего дня имелась пометка. Фамилия «Янапапулис» пересекала по диагонали строчки для записей.
— Когда с ним встретилась Дебора? — спросил Линли.
— Когда мы с тобой были в Кембридже. В ноябре, в четверг. Где-то в двадцатых числах.
Линли полистал ежедневник. Там были пометки, касающиеся жизни викария. Заседания алтарного общества, визиты к больным, собрание клуба подростков, крестины, трое похорон, две свадьбы, сессии, похожие на семейные консультации, презентации перед церковным советом, два церковных собрания в Брадфорде.
Он нашел, что искал, в четверг шестнадцатого — «СС» рядом с часом дня. И тут след терялся. Дальше шли имена, написанные рядом с временем, вплоть до прибытия викария в Уинсло. Имена, где-то фамилии. То ли они принадлежат прихожанам, то ли указывали на лондонские дела Сейджа. Он поднял голову.
— «СС», — сказал он Сейджу. — Что бы это могло значить?
— Чьи-то инициалы.
— Возможно. Но почему-то он больше нигде не использует инициалы. Всюду имена полностью. Непонятно.
— Организация? — Сент-Джеймс задумался. — Сразу на ум приходят нацисты.
— Робин Сейдж неонацист? Тайный скинхед?
— Может, Секретная Служба?
— Робин Сейдж, ланкаширский Джеймс Бонд?
— Нет, тогда было бы написано М15 или 6, верно? Или СИС. — Сент-Джеймс стал складывать вещи обратно в коробку. — Кроме ежедневника, тут ничего нет. Почтовая бумага, визитки — его собственные, Томми, — часть проповеди о лилиях полевых, два пакета семян помидоров, пачка корреспонденции с извещениями о роспуске, о приеме, с заявлениями. Заявление о… — Сент-Джеймс нахмурился.
— Что?
— Кембридж. Частично заполненное. Доктор теологии.
— Ну и что?
— Я не об этом. А о заявлении. Оно частично заполнено. Напомнило мне о том, как мы с Деборой… Не важно. Вернемся к «СС». Что скажешь насчет Социальной службы?
Линли догадался:
— Он хотел усыновить ребенка?
— Или поместить ребенка? Господи. Мэгги?
— Возможно, он счел Джульет Спенс плохой матерью?
— Это могло подтолкнуть ее к крайним мерам.
— Мысль интересная.
— Но об этом никто ни слова не говорил.
— Обычно так и бывает, если, конечно, отсутствует физическое насилие. Ты ведь сам знаешь. Ребенок боится говорить, никому не доверяет. Пока наконец не находит человека, вызывающего у него доверие. — Сент-Джеймс закрыл коробку и заклеил липкой лентой.
— Возможно, мы ошибались насчет Робина Сейджа, — заметил Линли. — Все эти встречи с Мэгги наедине, совращение. А он, возможно, просто хотел сделать доброе дело. — Линли подсел к столу и положил ежедневник. — Но все это только предположения. Мы ничего толком не знаем. Даже не знаем, когда он ездил в Лондон, потому из дневника непонятно, где он находился. Тут только имена и время, разные встречи, но ни одно место, кроме Брадфорда, не упоминается.