Из этого вроде бы следовало, что грехом Яна Крессуэлла как раз и было приобретение фермы Брайан-Бек до того, как это смог сделать Джордж Коули. А это значило — и мысль выглядела вполне разумной, — что у Коули была причина убить Крессуэлла. А это значило, что поимка убийцы Скотленд-Ярдом — всего лишь вопрос времени, что значило также, что Зеду только и нужно, что подождать появления представителей закона. И, убедившись, что они здесь, использовать их присутствие для оживления своей статьи, а потом вернуться в Лондон, к своей обычной жизни. Да. Похоже, дела повернули к лучшему.
Зед сказал:
— Вы, как я понял, говорите о том, что мистер Крессуэлл увёл ферму у вас из-под носа?
Коули уставился на него так, словно вдруг увидел перед собой буйного сумасшедшего.
— Увёл ферму?
— Вы сказали — «расплата за грехи». Я решил, что грехом как раз и была покупка фермы.
— Ба! Вот уж вы ошиблись, чёрт побери! Просто нам с Даном пришлось перебраться в коттедж из-за этого, вот и всё. Но никто не расплачивается за грехи из-за простой покупки. — Последние два слова он произнёс с откровенной насмешкой и, посмотрев на озадаченное лицо Зеда, решил всё же, что глупому туристу нужны разъяснения. — Грех в той непристойности, которой он занимался с этим своим квартирантом, арабом. И что при всём этом делают в доме его дети? Вот какой вопрос я задаю, но мне никто не отвечает, да! Ну, а это уже верх всякой непристойности. И я вам говорю вот что: это ещё не конец, расплата не окончена, будет ещё многое! Уж можете на меня положиться в этом.
Тим Крессуэлл ненавидел школу Маргарет Фокс, но терпел её, потому что это избавляло его от необходимости поступать в государственную среднюю школу, где от него наверняка ожидали бы, что он с кем-то подружится, — а уж этого он хотел меньше всего. У него уже были когда-то друзья, но он быстро понял, что иметь их — значит видеть усмешки на их лицах, когда они начинают догадываться, что именно происходит в его жизни. Иметь друзей означало слышать, как они негромко переговариваются, обсуждая его дела, когда он проходит мимо них по тому или другому коридору, направляясь на разные уроки. Его вообще не заботило, появятся ли у него когда-нибудь ещё друзья, не заботило с тех самых пор, когда те, что были прежде, перестали зваться его друзьями после ухода его отца из семьи к поганому хромоногому иранцу. Об этом очень быстро начали сплетничать вокруг, потому что у матери Тима не хватило здравого смысла для того, чтобы скрыть свою ярость, она ведь оказалась пострадавшей стороной в этой ситуации. Конечно, это действительно было так. Когда выяснилось, что отец Тима много лет трахался с другим мужчиной, это довело её до болезни, тошноты, отчаяния, отвращения и так далее, и в чём Найэм Крессуэлл достигла истинного искусства, так это в перечислении всех этих «и так далее» любому, кто готов был её слушать. И уж она постаралась, чтобы Тим тоже услышал все эти слова, а Тим в ответ переломал кучу вещей, сжёг кучу всего, несколько раз подрался, разрезал на куски какого-то котёнка — неважно, что тот был уже дохлый, — и кончил тем, что очутился в школе Маргарет Фокс, рядом с Улверстоном. Здесь Тим и намеревался остаться, и для этого ему нужно было всего лишь более или менее поддерживать отношения с окружающими, чтобы его не вышибли обратно в систему, где обучались средненормальные образцы.
Большинство детей, отправленных в школу Маргарет Фокс, очутились там потому, что создавали слишком много проблем для своих родных. Но были в школе и приходящие ученики, и Найэм Крессуэлл позаботилась о том, чтобы её сын попал именно в их число. Все старания были приложены к тому, чтобы отцу Тима или Кавеху Мехрану пришлось возить его от Брайанбэрроу до Улверстона и обратно каждый день, и это был бесконечный путь, пожиравший время и служивший наказанием за оскорблённую гордость Найэм. Но Тим готов был это терпеть, потому что благодаря школе Фокс он оказывался вдали от всех тех, кто знал обстоятельства его жизни, о том, что произошло с его родителями, — а это были практически все в Грэндж-овер-Сэндс.
Но было в школе Маргарет Фокс и такое, что вызывало у Тима отвращение, а именно «правило Обществ» — только так, всегда с заглавной буквы. В дополнение к обычным урокам от учеников требовалось, чтобы они обязательно стали членами одного из Обществ: академического, творческого или физкультурного. Философия идеи состояла в том, что Общества должны были (предположительно) облегчить чокнутым ученикам школы Маргарет Фокс возвращение к относительно нормальному поведению, как будто это было возможно за высокими стенами, окружавшими территорию учебного заведения. Тим презирал эти Общества, потому что они вынуждали его поддерживать отношения с другими учениками, но он умудрился записаться в три такие группы, которые сводили контакты к минимуму. Тим выбрал для себя группу любителей пеших прогулок, группу рисования и группу филателистов, потому что при каждом из этих видов деятельности он мог оставаться в одиночестве, несмотря на присутствие других людей. От него ведь не требовалось общения в буквальном смысле, он просто должен был слушать ту ерунду, которую гудели руководители групп насчёт объекта его предполагаемого интереса.
И именно это и происходило в данный момент, на собрании постоянных членов группы любителей пеших прогулок. Квинси Арнольд, как обычно, болтал какую-то ерунду в конце их дневной прогулки. Ничего особо интересного и тем более сложного не было в маршруте от Мэнсригга к Мэнсригг-холлу, а оттуда к Таун-Бэнк-роуд, но всю дорогу Квинси молотил языком такое, что можно было подумать: группа бродила в Альпах и поднималась на вершину Маттерхорна. Главным в маршруте было то, что они посмотрели на утёс Бен-Крэгг, о котором Тим подумал, что это просто очередной кусок известняка, торчащий из земли. Но главной целью прогулки явно было то, что Квинси смог вволю наговориться о том, что он называл Большим Приключением: о предстоящем походе к Скаут-Скар. Он сказал, что такое приключение может случиться только весной, а до того все члены группы должны готовиться к нему. Тра-та-та и так далее. Квинси мог болтать как никто другой, и он просто был вне себя от восторга, говоря о всяких кручах и склонах, а уж тем более о валунах, оставленных в незапамятные времена ледниками. Тиму всё это было так же интересно, как учиться китайским иероглифам у слепца, но он прекрасно понимал, что должен смотреть на Квинси, когда тот несёт всякую чушь, и он всегда старался, чтобы на его лице отражалось нечто похожее на интерес, он всегда был настороже…
Задолго до окончания похода Тиму захотелось опорожнить мочевой пузырь. Он знал, что ему бы следовало отойти в сторону с тропы и сделать что надо до того, как они сядут в автобус и вернутся в школу. Но ему противно было делать это на людях, потому что он никогда не знал, как это воспримут те, вместе с кем он был вынужден гулять. Поэтому он подавил нужду и мучился, слушая болтовню Квинси, подводившего итоги их дневного путешествия — «приключения», — а когда они наконец вышли из автобуса на школьном дворе, пулей помчался в ближайший туалет и избавился от страданий. При этом он постарался, чтобы часть струи попала на пол, а часть — на его собственные брюки. Закончив, Тим подошёл к зеркалу, внимательно себя рассмотрел, сковырнул прыщик на лбу — да так, чтобы показалась кровь, что всегда было приятно, — а потом пошёл за своим сотовым телефоном.