— Как она попала к вам? — кивнул он на золотистого ретривера.
— Я попросила маму взять ее. Она казалась такой… несчастной. Я не могла этого перенести… ну, ты знаешь.
— Да. Ты хорошо поступила, Мерри. — Он оглянулся, увидел деревянный складной стул, приставленный к сараю. — Можно мне? — спросил он, указав на него.
— Конечно, — покраснела Мередит. — Извини. Садись. Не знаю даже, о чем я… Просто я очень обрадовалась тебе, Роб. Я рада, что ты пришел. Мне в больнице говорили, что ты звонил.
— Я хотел знать, как ты идешь на поправку.
— А, это… — Она прикоснулась пальцами к бинту на шее. Бинт наверняка теперь был меньше, чем поначалу. Жест показался ему бессознательным, однако он ошибся, потому что Мередит грустно рассмеялась: — Когда его снимут, я буду похожа на жену Франкенштейна.
— А кто это? — спросила Кэмми.
— Жена Франкенштейна? Да это так, сказка, — ответила Мередит.
— Она имеет в виду, что шрам останется, — пояснил Роб. — Он придаст ей отличие.
— Какое отличие?
— То, что отличает одного человека от другого, — ответил Робби.
— А! — воскликнула Кэмми. — Как у вас. Вы выглядите по-другому. Я никогда еще не видела такого, как вы.
— Кэмми! — в ужасе вскричала Мередит и автоматически подняла руку, чтобы прикрыть дочке рот.
— Ничего, — сказал Робби, хотя и почувствовал, что краснеет. — Как будто я сам не знаю…
— Но, мама. — Кэмми вывернулась из-под руки матери. — Он в самом деле выглядит по-другому. Потому что его…
— Кэмми! Прекрати немедленно!
Молчание нарушил шум машин, идущих по дороге, лай собаки. Тесс подняла голову и зарычала; послышался визг газонокосилки. Робби подумал, что его вид пугает детей. Что ж, дети всегда говорят правду.
Он чувствовал себя страшно неловко. Казался самому себе двухголовым быком. Оглянулся и подумал: сколько ему для приличия придется побыть в саду, чтобы не убежать отсюда.
— Мне очень жаль, Роб, — сказала Мередит. — Она ничего такого не имела в виду.
— Что ж, — делано рассмеялся Роб. — Кэмми не сказала ничего такого, чего бы мы все не знали. — Он улыбнулся девочке.
— Кэмми, я от тебя этого не ожидала, — выговорила ребенку Мередит.
Кэмми подняла глаза на мать и перевела взгляд на Роба. Нахмурилась.
— Но, мама, я ни разу не видела человека с глазами разного цвета, — резонно заметила она. — А ты?
Мередит раскрыла рот и снова закрыла, откинулась на подголовник кресла.
— О господи! А я — второй раз, Кэм. Ты совершенно права, — сказала Мередит и отвернулась.
И Робби, к своему удивлению, увидел, что Мередит страшно смутилась. Ей стало стыдно не из-за слов дочери, а из-за своей реакции на то, что она предположила. Мередит сделала то же заключение, что и он, когда услышала первую реакцию ребенка: Роб был воистину уродлив, и все знали это, но только двое сочли это обстоятельство важным.
Роб хотел смягчить неудобный момент, но не придумал ничего лучшего, чем сказать девочке:
— Так значит, ежи, Кэмми?
— А что ежи? — спросила она удивленно.
— Ты любишь ежей. А пони тебе нравятся?
Кэмми взглянула на мать, словно спрашивая, может ли она отвечать или лучше придержать язык.
Мередит потрепала дочку по всклокоченной голове и кивнула.
— Что ты скажешь о пони? — спросила она.
— Мне больше нравится, когда они маленькие, — откровенно призналась Кэмми. — Но я знаю, что близко подходить к ним не надо.
— Почему? — спросил Робби.
— Потому что они уклончивые.
— Что ты имеешь в виду?
— Они… — Кэмми наморщила лоб. — Они пугаются. А если пугаются, надо быть осторожной. Мама говорит, что надо быть осторожным с теми, кто легко пугается.
— Почему?
— Потому что они могут неправильно понять. Ну, если слишком быстро к ним подойдешь, они подумают, что ты хочешь им навредить. Так что нужно вести себя спокойно или вообще не двигаться. Или если и двигаться, то медленно. Что-то вроде этого. — Она развернулась, подняла глаза на мать. — Я правильно говорю, мама? Так нужно себя вести?
— Ты абсолютно права, — сказала Мередит. — Очень хорошо, Кэмми. Всегда веди себя осторожно с теми, кто пугается.
Она поцеловала дочь в макушку. На Роба она не смотрела.
Похоже, больше сказать было нечего. По крайней мере, так сказал себе Робби Хастингс. Он решил, что исполнил свой долг и ему пора удалиться, и заерзал на стуле.
— Что ж… — сказал он одновременно с Мередит: та произнесла:
— Роб…
Они встретились глазами. Он снова почувствовал, что заливается краской, но заметил, что и Мередит покраснела.
— Кэмми, дорогая, — сказала она. — Пойди спроси бабушку, готов ли ее лимонный пирог. Я бы съела кусочек, думаю, что и ты тоже…
— Да! — воскликнула Кэмми. — Я очень люблю лимонный пирог, мамочка.
Она слезла с шезлонга и помчалась, окликая бабушку. Через мгновение дверь за ней шумно захлопнулась.
Роб хлопнул себя ладонями по бедрам. Мередит явно дала ему сигнал уходить.
— Что ж, я очень рад, что ты уже поправилась, Мерри.
— Спасибо. — И после паузы: — Забавно, Роб.
— Что? — спросил он, помедлив.
— Никто больше не называет меня «Мерри». Никто, кроме тебя.
Он не знал, что на это сказать. Не знал, какой вывод из этого сделать.
— Мне это нравится, — сказала Мередит. — Я чувствую себя при этом особенной.
— Ты такая и есть, — ответил он. — Особенная.
— Ты тоже, Роб. И всегда таким был.
Настал момент. Он ясно это видел, яснее, чем когда-либо еще. Голос ее был спокоен, и она не шевельнулась, но он почувствовал ее близость и, почувствовав это, ощутил, как страшно похолодел вокруг него воздух.
Роб откашлялся.
Она молчала.
На крышу сарая опустилась птица.
— Мерри, — сказал он наконец.
— Ты останешься на лимонный пирог, Роб? — спросила Мередит.
— Да, — ответил он просто. — Останусь. Я его очень люблю.
На написание этого романа меня вдохновил Нью-Форест, но что такое вдохновение без подробностей? Поэтому я очень благодарна людям, живущим в Хэмпшире, и лондонцам, которые помогли мне в работе над книгой. Первым среди них назову Саймона Уинчестера, мастера-кровельщика: он позволил мне наблюдать за его работой в Фурси-Гарденс. Он объяснил мне миллион подробностей своего ремесла. Майк Ловелл встретился со мной в Линдхерсте и тоже рассказал о своей работе. Он — один из пяти агистеров Нью-Фореста. Достопочтимый Ральф Монтегю и Грэм Уилсон многое поведали мне об истории Нью-Фореста и, соответственно, об обязанностях и работе судебных чиновников, ведающих королевскими лесами, и их хранителей. Алан Смит из полицейского отделения Хэмпшира посвятил меня в подробности своей службы. В Лондоне Терренс Пеппер и Кэтрин Бромли из Национальной портретной галереи дали необходимую информацию, позволившую мне придумать собственную версию конкурса «Фотопортрет года». Джейсон Хейн любезно пригласил меня в табачную лавку «Сигары и табак» в Ковент-Гардене, а мастер по изготовлению масок в Юбилейном рынке почти уговорил меня снять с себя гипсовую маску и вдохновил тем самым на создание образа скульптора в моем романе. Находчивая Свати Гэмбл ответила на бесчисленные вопросы, которые я задавала ей, начиная от Министерства внутренних дел до местонахождения различных заведений. Наконец, кладезем ценной информации стал для меня музей Нью-Фореста в Линдхерсте, как, впрочем, и Британский музей в Лондоне.