— Почему вы предпочли быть мягкой глиной?
— Да. Почему? И когда я упорно искала ответ на этот вопрос, то к какому выводу я пришла, как ты думаешь?
Мысли его путались, в глаза словно песку насыпали, но Линли произнес вполне разумно, на его взгляд:
— Хелен, но какое отношение это имеет к обоям?
И почти в тот же момент понял, что она ждала совсем других слов.
Она высвободилась из его объятий.
— Неважно. Сейчас не подходящий момент. Я так и знала. Ты же совсем вымотался. Давай просто пойдем спать.
Он попытался сосредоточиться.
— Нет. Я хочу услышать это. Признаю, что я устал. И мне не удалось ухватить связь с танцующей мягкой глиной. Но мне хочется поговорить. И выслушать тебя. И узнать…
«А что, собственно, узнать?» — в полной растерянности подумал он.
Хелен нахмурила брови — недвусмысленный сигнал, предупреждающий его о том, что он был недостаточно осторожен.
— Что? Танцующая мягкая глина? О чем ты говоришь?
— Да ни о чем. Просто глупость. Я идиот. Прости, пожалуйста. Иди сюда, я хочу обнять тебя.
— Нет уж, объясни, что ты имел в виду.
— Хелен, да ничего я не имел. Просто сморозил глупость.
— Но эта глупость родилась из моих слов.
Линли вздохнул.
— Извини. Ты права. Я переутомился. В таком состоянии я обычно болтаю всякий вздор. Ты сказала, что две ваши сестры отказались танцевать под сочиненную отцом музыку, а остальные, будучи мягкой глиной, послушно сплясали. Я услышал это и задумался, как мягкая глина могла танцевать под его музыку и… Прости. Это было дурацкое замечание. О чем я только думал?
— А я вовсе ни о чем не думала, — сказала Хелен. — И это, по-видимому, не удивляет никого из нас. Но ведь ты хотел именно этого?
— Чего?
— Бездумную жену.
Ему показалось, будто она отвесила ему пощечину.
— Хелен, это не только полная чушь. Это оскорбительно для нас обоих.
Он подошел к столу, сложил на тарелку нож и вилку и отнес их в раковину. Споласкивая посуду, он задумчиво наблюдал, как вода кружится у стока, и наконец тяжело вздохнул.
— Черт. — Он повернулся к Хелен. — Прости, милая. Я не хочу, чтобы между нами возникли разногласия.
Ее лицо смягчилось.
— Их нет между нами, — сказала она.
Линли вернулся к ней и снова заключил в объятия.
— Тогда в чем дело? — спросил он.
— Я в разногласиях с самой собой.
Процесс установления, к кому конкретно из «Кинг-Райдер продакшн» заходил Терри Коул, оказался не столь легким, как ожидала Барбара Хейверс после разговора с Нейлом Ситуэллом, несмотря на то что у нее имелся список сотрудников этой компании. Мало того что их насчитывалось три дюжины человек, так еще и большинство из этих трех дюжин проводило субботний вечер где угодно, только не дома. Все-таки они так или иначе принадлежали к театральному миру. А театралы, как выяснилось, не имели привычки блаженно нежиться под собственной крышей, если им выпадала возможность выехать на природу. Поэтому лишь после двух часов ночи Барбаре удалось узнать, к кому же из них заходил Терри Коул на Сохо-сквер: к Мэтью Кинг-Райдеру, сыну покойного основателя этой театральной компании.
Он согласился встретиться с ней («Утром, после девяти, если не возражаете. Мне хотелось бы выспаться») в его квартире на Бейкер-стрит.
В половине десятого Барбара прибыла по адресу, указанному рядом с именем Мэтью Кинг-Райдера и его телефонным номером. Перед ней высился большой дом, одно из тех осанистых викторианских зданий, которые в конце девятнадцатого века знаменовали переход от изобильного великолепия к более сдержанному и отчасти более замкнутому стилю жизни. В сравнении с лачугой Барбары квартира Кинг-Райдера казалась настоящим дворцом, хотя явно была результатом тех плохо продуманных реконструкций старых квартир большей площади, при которых вентиляция и естественное освещение приносились в жертву стремлению владельцев дома увеличить арендную плату. По крайней мере, такую оценку дала Барбара той квартире, где принял ее Мэтью Кинг-Райдер. Он попросил ее милостиво простить его за беспорядок.
— Я готовлюсь к переезду в собственный дом, — так объяснил он наличие всякого хлама и мусорных мешков, ожидающих приезда мусоровоза перед дверью его апартаментов.
Он проводил Барбару по тускло освещенному короткому коридору в гостиную. Там в раскрытых еще картонных коробках были сложены книги, серебряные кубки, разнообразные безделушки, небрежно завернутые в газеты, а возле стен ожидали подобной упаковки множество оправленных в рамки фотографий и рулонов театральных афиш.
— Я наконец приобщился к миру владельцев недвижимостью, — поведал ей молодой Кинг-Райдер. — Мне хватило средств только на покупку дома, и теперь приходится самостоятельно ломать голову, думая, как перевезти туда все движимое имущество. Тружусь, знаете ли, по мере сил. Отсюда и весь беспорядок. Извините. Вот, присаживайтесь. — Он смахнул на пол стопку театральных программок. — Хотите кофе? Я как раз собирался заварить себе этот бодрящий напиток.
— Спасибо, с удовольствием, — сказала Барбара.
Миновав скромный обеденный закуток, Кинг-Райдер скрылся в кухне. Она соединялась со столовой небольшим окошком, и хозяин квартиры продолжал говорить через него, насыпая в мельницу кофейные зерна:
— Я перебираюсь на южный берег реки, с которого не так уж удобно будет таскаться в Уэст-Энд. Но зато там дом, а не квартира. И славный садик, а самое главное, он принадлежит мне безусловно. Я его собственник. — Он склонил голову и с улыбкой глянул в ее сторону. — Извините. Я слегка волнуюсь. Мне тридцать три года, и я наконец-то расплатился со всеми долгами и получил документы на дом. Кто знает, возможно, на очереди женитьба. Я люблю крепкий. Кофе то есть. Вы не возражаете против крепости?
Барбара сообщила, что тоже предпочитает крепкий. Чем больше кофеина, тем лучше, если уж на то пошло. В праздном ожидании она разглядывала сложенные возле ее стула рамки с фотографиями. Большинство из них запечатлело новоявленного домовладельца в разных позах и в разные годы жизни рядом с дюжиной, а то и больше известных театральных личностей.
— Это ваш отец? — без всякой задней мысли, просто для поддержания разговора громко спросила Барбара, пытаясь перекричать завывающее жужжание кофемолки.
Кинг-Райдер, бросив взгляд в окошко, увидел, чем она занялась.
— О-о, — сказал он. — Да. Это мой папа.
Эти два близких родственника имели очень мало общего между собой. Природа одарила Мэтью всеми преимуществами внешности, которых она лишила его отца. Старший Кинг-Райдер был низкорослый и пучеглазый (явно из-за базедовой болезни), с лягушечьим лицом, украшенным двойным подбородком bon viveur [74] и бородавками сказочного злодея. Но его высокий и статный отпрыск отличался аристократическим носом, а его кожа, глаза и рот были того рода, за обладание которыми женщины платят бешеные деньги пластическим хирургам.