— Как вы себя чувствуете, сэр? — спросил Линли, входя в комнату. — Кажется, вы похудели?
— Уж не хочешь ли ты сказать, что я был слишком толст? — бросил тот грозный взгляд на Линли.
Суперинтендант был бледен, небрит и с большой неуверенностью опирался на бедро, которое теперь наполовину состояло из титана. Вместо больничного халата на нем был спортивный костюм. Куртку украшала надпись «Лучший в мире коп».
— Просто бросилось в глаза, — ответил Линли. — Для меня вы неизменно являетесь образцом для подражания.
— Каков нахал, — буркнул Уэбберли. В этот момент он разворачивался между брусьями, для того чтобы сесть в поджидавшее его кресло-коляску. — Никогда не доверял льстецам.
— Чашку чая, милок? — спросила медсестра у суперинтенданта, когда он уселся в кресло. — Имбирный пряничек? Сегодня вы славно потрудились.
— Она думает, что я цирковая лошадь, — сообщил он Линли, а женщине сказал: — Несите сюда всю пачку.
Она безмятежно улыбнулась и похлопала его по плечу:
— Значит, чашку чая и пряничек. А для вас?
Этот вопрос был задан Линли, который вежливо отказался. Медсестра исчезла в соседней комнате.
Уэбберли откатил кресло к окну, где поднял жалюзи и выглянул на улицу.
— Чертова погода, — проворчал он. — Я уже готов к Испании, Линли. Одна мысль о ней… Только это и удерживает меня на плаву.
— Собираетесь уйти в отставку, сэр?
Линли постарался задать этот вопрос беззаботным тоном, чтобы не выдать, что почувствовал при одной только мысли о том времени, когда суперинтендант навсегда покинет ряды полиции.
Но, несмотря на его старания, Уэбберли было не обмануть. Суперинтендант бросил на него короткий взгляд, оторвавшись ради этого от созерцания пейзажа за окном.
— Что, Дэвид плохо себя ведет? Тебе нужно продумать стратегию, как справляться с ним. Это все, что я могу посоветовать.
Линли подошел к окну и встал рядом с креслом Уэбберли. Теперь они вместе воззрились на обрамленный оконным переплетом зимний пейзаж: на заднем плане — голые ветви деревьев в парке Остерли, на переднем — парковка во дворе санатория.
— Что касается лично меня, то я справляюсь, — сказал Линли.
— Но ведь только это от тебя и требуется.
— Я волнуюсь об остальных. В основном — о Барбаре и Уинстоне. Заняв вашу должность, я не помог ни одному из них. И вообще это было безумием — думать, будто мне это удастся.
Уэбберли молчал. Линли не сомневался: суперинтендант понимает, о чем идет речь. До тех пор пока Хейверс будет работать под его началом, она может оставить всякие надежды на карьерный рост. Что касается Нкаты… Линли знал, что любой другой офицер, возведенный в ранг исполняющего обязанности суперинтенданта, сумел бы уберечь Уинстона от когтей Хильера. Однако при Линли положение Хейверс в Скотленд-Ярде с каждым днем только ухудшается, а Нката, который понимает, что его используют, может в конце концов преисполниться горьких чувств. А это не позволит ему полноценно заниматься работой. То есть с какой стороны ни взгляни, только он, Линли, был виноват, что Хейверс и Нката оказались в нынешнем своем положении.
— Томми, это не в твоих силах, — сказал Уэбберли, как будто Линли произнес все это вслух.
— Разве? Но вы же могли. И можете. Мне тоже следовало бы…
— Подожди. Я говорю сейчас не о том, можешь ты или нет быть буфером между Хильером и твоими подчиненными. Я говорю о том, можешь ли ты его изменить. А ведь именно этого ты хочешь, признайся. Однако он, как и ты, живет со своими демонами в душе. И никакая сила в мире не заставит его расстаться с ними.
— Так как же у вас получалось работать с ним?
Уэбберли поставил локти на подоконник. Линли обратил внимание, что за последнее время суперинтендант постарел. Его редкие волосы, еще недавно песочного цвета — на пути от рыжих к седым, — теперь окончательно побелели. Кожа под глазами и подбородком висела мешком. Линли вспомнились размышления Теннисона в «Улиссе»: «Имеет старость свой почет», — и он захотел процитировать эту строчку Уэбберли. Что угодно, лишь бы отсрочить неизбежное.
— Тут многое объясняется рыцарством, по-моему, — продолжал Уэбберли. — Ты думаешь, Хильер с легкостью носит титул. А я считаю, что это для него как латные доспехи, которые, как нам известно, носить совсем не легко. Он хотел титула и не хотел его. Он плел интриги, чтобы добиться рыцарства, и теперь ему с этим приходится жить.
— С интригами? Да это его любимое занятие.
— Вот то-то и оно. Подумай, каково будет получить такую надпись на надгробии. Томми, тебе все это известно. И если б ты мог действовать в соответствии с этим знанием, а не идти на поводу у своего отвратительного характера, то сумел бы найти подход к Хильеру.
Вот она, подумал Линли. Вот она, основополагающая истина всей его жизни. В его ушах звучал голос отца, хотя тот умер почти двадцать лет назад: «Ну что за характер, Томми! Ты позволяешь страсти не только ослепить себя, но и руководить собой».
Чем было вызвано то замечание отца? Яростным спором с судьей по ходу футбольного матча? Счетом в регби, с которым он не согласился? Ссорой с сестрой из-за настольной игры? В общем-то, какое это сейчас имеет значение.
Отец оценивал его характер так же, как Уэбберли. Черная страсть минуты теряла смысл после того, как минута миновала. Он просто не понимал этого, раз за разом, и в результате за его роковую слабость расплачивались и до сих пор расплачиваются другие люди. Он — Отелло без оправдания в лице Яго, он Гамлет без привидения. Хелен права. Хильер расставляет ловушки, а он шагает в них с открытыми глазами.
Он едва не застонал вслух. Уэбберли посмотрел на него.
— В нашей работе есть чему учиться, — сказал суперинтендант уже мягче. — А ты всегда казался мне способным учеником.
— Легче сказать, чем сделать, ведь вместо учителя напротив меня стоит человек с боевым топором.
Уэбберли пожал плечами.
— Дэвида не переделаешь — он всегда будет вооружаться. Зато ты можешь измениться сам — стать человеком, который умеет отражать удары.
Крошечная медсестра вернулась к ним с чашкой чая в одной руке и салфеткой в другой. На салфетке лежал одинокий пряник, награда суперинтенданту за упражнения на брусьях.
— Кушайте, милок, — сказала медсестра, обращаясь к Уэбберли. — Вот вам чаек, с молоком и сахаром… как вы любите.
— Я ненавижу чай, — сообщил ей Уэбберли, принимая чашку и пряник.
— Вот шалун, — ответила она. — Что-то расшумелись вы сегодня утром. Это все из-за вашего гостя? — Она похлопала своего подопечного по плечу. — Что ж, хорошо, что жизнь к вам понемногу возвращается. Но только не морочьте мне голову, милок, а то мне придется объяснить вам, что к чему.
— Вы — главная причина, по которой я хочу выбраться отсюда как можно скорее, — сказал ей Уэбберли.