— Вам придется пройти с нами, сэр.
— Что? Куда? — оторопел Чероки.
Чайна встала.
— Чероки? Что…
Но заканчивать вопрос не было необходимости. Дебора подошла к ней. Положила подруге руку на талию и спросила:
— Что происходит?
В ответ представители государственной полиции острова Гернси зачитали Чероки Риверу его права.
Они принесли с собой наручники, но надевать их на него не стали. Один сказал:
— Пройдемте, сэр, пожалуйста.
Другой взял Чероки за руку повыше локтя и быстро повел его прочь.
В нежилых коттеджах возле мельницы света почти не было, так как Фрэнк не работал в них ни после полудня, ни по вечерам. Но для того чтобы найти нужную вещь среди бумаг в ящике картотеки, ему не нужно было много света. Он знал, где лежит этот единственный документ, и знал его содержание, в чем и заключался весь ужас его положения.
Он потянул его на себя. Хрустящий манильский конверт ласкал пальцы, точно гладкая кожа. Только обтягивала она скелет совсем другого конверта — старого, потрепанного, с обмахрившимися уголками, давно расставшегося со своей металлической застежкой.
В последние дни войны оккупанты страдали спесью почти невероятной, учитывая поражения, которые сыпались на немецкую армию на всех фронтах. На Гернси они сначала даже отказались сдаваться, настолько им не верилось в то, что их планы по завоеванию европейского господства и улучшению человеческой расы ни к чему не привели. Когда генерал-майор Гейне поднялся наконец на борт «Бульдога», корабля британских ВМС, чтобы обсудить условия сдачи, война уже сутки как кончилась и вся Европа праздновала победу.
Не желая терять ни одного козыря из тех, что еще были них на руках в те последние дни, а также, возможно, стремя оставить свой след в истории острова, как это делали друг удачливые завоеватели до них, немцы не стали разрушать построенное ими. Часть из того, что они вызвали к жизни, к примеру башни для защиты от ударов авиации, разрушить было просто невозможно. А часть — в том числе и документ, который был сейчас в руке у Фрэнка, — служила немым свидетельством того, что среди островитян нашлись такие, в ком личные интересы возобладали над чувством общности со своим народом и кто притворялся, будто поддерживает немцев. То, что их поддержка была лишь притворством, для оккупантов значения не имело. Неизбежное потрясение, вызванное документом, в котором черным по белому, четким, колючим почерком будет записано все о предательстве, — вот что было для них важно. Проклятием Фрэнка было уважение к истории, которое сначала заставило его поступить в университет, а затем тридцать лет учить равнодушных, в большинстве своем подростков. То самое уважение, которое внушил ему отец. То самое, которое подвигло его на собирание коллекции, предназначенной для того, чтобы напоминать людям о прошлом, когда его самого не станет.
Он свято верил, что те, кто забывает прошлое, обречены на его повторение. Он давно считал войны и вооруженные столкновения, которые происходили повсюду в мире, следствием того, что человечество так и не выучило главный урок истории: агрессия бесплодна. Всякое вторжение с целью завоевания господства неизбежно ведет к угнетению и затаенной вражде. А она порождает все возможные виды насилия. Единственное, чего она не может породить, — это блага. Фрэнк это знал и пламенно в это верил. Он, словно миссионер, пытался обратить свой маленький мир к знанию, которое его приучили почитать священным, а кафедрой ему служила коллекция военных атрибутов, собранных за многие годы. Пусть она сама говорит за себя, решил он. Пусть люди ее увидят. И пусть никогда не забывают.
Поэтому, как и немцы, он ничего не уничтожил. Он собрал столько разных предметов, что сам давно потерял своим сокровищам счет. Он брал все, что так или иначе относилось к оккупации или войне.
Вообще-то он даже не знал, из чего именно состоит его коллекция. Долгое время он думал о ней в самых общих выражениях. Оружие. Военная форма. Ножи. Документы. Пули. Инструменты. Головные уборы. Только появление в его жизни Ги Бруара все изменило.
«Фрэнк, а ведь это может стать чем-то вроде памятника. И прославить остров и страдания тех, кто жил на нем в войну. Не говоря уже о тех, кто умер».
Вот ведь ирония. В этом и была причина.
Фрэнк подошел с хрупким конвертом к гнилому плетеному стулу. Рядом стоял торшер с линялым абажуром и оборванной бахромой, и Фрэнк, щелкнув выключателем, сел. Желтый луч освещал его колени, на которых лежал конверт, и Фрэнк, поглядев на него с минуту, открыл его и достал оттуда четырнадцать тонких листков.
Из середины стопки он вытянул один. Расправил его у себя на коленях; остальные положил на пол. Напряжение, с которым он рассматривал оставшийся листок, наверняка заставило бы стороннего наблюдателя решить, что он видит его впервые. И что он в нем, собственно, нашел? Неприметный, казалось бы, листочек.
«Шесть колбас, — читал он по-немецки, — одна дюжина яиц, два килограмма муки, шесть килограммов картофеля, один килограмм бобов, двести граммов табака».
Очень простой список, который кто-то сунул в одну стопку вместе со списками других вещей, от бензина до краски. Совсем безобидный документ, в общем и целом, который легко могли потерять или положить куда-то еще, и никто бы ничего не узнал. Однако Фрэнку он говорил о многом, в том числе о спеси оккупантов, которые записывали каждый свой шаг, чтобы, когда они победят, не оставить своих пособников без награды.
Если бы не детство и одинокая юность, которые он провел, слушая рассказы о том, как важно все, что имеет хотя бы отдаленное отношение к године испытаний Гернси, он мог бы нарочно заложить этот листок куда-нибудь, и никто бы ничего не узнал. Никто, кроме него самого, и все навсегда осталось бы как было.
Хотя если бы Узли не надумали открыть музей, то эту бумажку, возможно, не увидел бы никто, даже сам Фрэнк. Но стоило им с отцом ухватиться за предложение Ги Бруара построить музей военного времени Грэма Узли во благо и ради просвещения нынешнего и будущего поколений гернсийцев, как начались неизбежные сортировка, просеивание и организация материала. В процессе и всплыл этот список. «Шесть колбас — это в сорок третьем-то году! — одна дюжина яиц, два килограмма муки, шесть килограммов картофеля, один килограмм бобов, двести граммов табака».
Список нашел Ги.
— Фрэнк, что это такое? — спросил он, так как не понимал по-немецки.
Фрэнк, не задумываясь, механически выдал перевод, не вчитываясь в каждую строку и не вдумываясь в то, что за ними стоит. Смысл дошел до него лишь тогда, когда последнее слово — «табак» — сорвалось с его губ. Едва он осознал, что это значит, как тут же посмотрел в начало документа, а потом перевел взгляд на Ги, который по милости немцев лишился семьи, всех родственников и наследства.
— Что ты будешь с этим делать? — поинтересовался Ги.
Фрэнк не ответил.