— Перестань, Ги! Щекотно!
Рут застыла, как соляной столп, потому что узнала этот голос и, узнав, не могла отойти от двери. Она не могла двинуться с места, потому что не могла поверить. По этой причине она сказала себе, что есть, наверное, очень простое объяснение тому, как в спальне ее брата оказалась девочка-подросток.
Если бы ей удалось быстро убраться от двери, то она бы, наверное, так и продолжала в это верить. Но не успела она даже подумать о том, чтобы исчезнуть, как дверь соседней спальни распахнулась. Оттуда вышел Ги, запахивая халат на голое тело, и, обращаясь к кому-то в комнате, сказал:
— Тогда попробуем шарфиком Рут. Тебе понравится.
Тут он повернулся и увидел сестру. К его чести — единственное, что в той ситуации могло послужить к его чести, — кровь мгновенно отхлынула от его разгоряченных щек, и они стали белыми. Рут сделала к нему шаг, но он схватил дверь за Ручку и захлопнул. Пока они с сестрой смотрели друг на друга, Синтия Мулен из-за двери звала:
— В чем дело? Ги?
— Отойди, братец, — попросила Рут.
— Господи, Рут. Почему ты дома? — хрипло ответил Ги.
— Наверное, потому, что должна была увидеть.
И она протиснулась мимо него в комнату.
Он даже не попытался ее остановить, и теперь это ее удивляло. Он словно хотел, чтобы она увидела девушку на кровати — тонкую, нагую, свежую, прекрасную и такую неиспорченную — и бахрому, которой он дразнил ее и оставил лежать у нее на бедре.
Она сказала Синтии Мулен:
— Одевайся.
— И не подумаю!
Так они и застыли все трое, словно актеры в ожидании следующей реплики, которая все не звучала: Ги у двери, Рут возле гардероба, девушка на кровати. Синтия посмотрела на Ги и подняла бровь, а Рут удивилась, как это у молоденькой девушки, застигнутой в щекотливом положении, хватает духу вести себя так, словно она знает, что последует затем.
— Рут, — многозначительно произнес Ги.
— Нет, — ответила Рут и снова обратилась к девушке: — Одевайся и вон из этого дома. Видел бы тебя сейчас твой отец…
Больше она ничего сказать не успела, потому что к ней подошел Ги и обнял за плечи. И снова произнес ее имя. А потом тихонько шепнул — она даже не поверила своим ушам:
— Рути, нам нужно побыть сейчас одним, если ты не возражаешь. Как видишь, мы не знали, что ты придешь домой так рано.
Именно разумность этого утверждения Ги в обстоятельствах, всякую разумность отрицавших, и подтолкнула Рут к двери. Когда она вышла в коридор, Ги шепнул ей:
— Поговорим с тобой позже, — и закрыл дверь.
Но в последний момент Рут успела услышать, как он сказал, обращаясь к девушке:
— Похоже, придется обойтись без шарфа.
Старые половицы заскрипели под его ногами, и застонала старинная кровать, когда он улегся на нее рядом со своей любовницей.
Некоторое время спустя — ей оно показалось часами, хотя на самом деле прошло, вероятно, минут двадцать пять, — зажурчала и умолкла вода, загудел фен. Рут лежала на кровати и вслушивалась в эти звуки, такие простые и домашние, что она даже подумала, а не привиделось ли ей это все.
Но Ги не позволил ей обмануть саму себя. Он пришел сразу после ухода Синтии. Уже стемнело, но Рут еще не зажигала свет. Она предпочла бы навсегда остаться в темноте, но Ги и этого не дал. Подойдя к тумбочке у кровати, он сам включил ночник.
— Я знал, что ты не уснешь, — сказал он.
Он долго смотрел на нее, потом прошептал: «Моя дорогая сестра» — с такой печалью в голосе, что Рут приготовилась было выслушивать его извинения.
Но ошиблась.
Он подошел к низкому, очень мягкому креслу и опустился в него. Рут подумала, что вид у ее брата какой-то восторженный, словно он вознесся в другое измерение.
— Это она, — сказал он таким тоном, словно речь шла о священной реликвии. — Она пришла ко мне наконец. Представляешь, Рут? После стольких лет. Это определенно она.
Он встал, словно не в силах сдержать эмоции. И заходил по комнате. Продолжая говорить, он касался то шторы на окне, то края вышивки на стене, то угла комода, то кружева на коврике.
— Мы собираемся пожениться, — сказал он. — Я говорю это не потому, что ты застала нас сегодня… вот так. Я хотел сказать тебе после ее дня рождения. То есть мы хотели тебе сказать. Вместе.
Ее дня рождения. Рут уставилась на брата. Она чувствовала себя заблудившейся в неузнаваемом мире, где царил один закон: если тебе чего-то хочется, бери; оправдываться будешь позже, да и то если тебя застукают.
— Через три месяца ей будет восемнадцать. Мы решили устроить по этому поводу обед… Ты, ее отец и сестры. Может, и Адриан приедет из Англии. Мы решили, что я положу кольцо к ее прочим подаркам, а когда она откроет коробочку…
По его лицу расплылась ухмылка. Вид у него, не могла не признать Рут, был совсем мальчишеский.
— Вот это будет сюрприз. Ты никому не проболтаешься?
— Это же… — начала Рут, но запнулась, не найдя нужных слов.
Ее воображение нарисовало ей картину того, что она хотела бы сказать, но эта картина была так ужасна, что она отвернулась в страхе.
— Рут, тебе нечего бояться. Этот дом всегда был и останется твоим. Син это знает и не возражает. Ты для нее как…
Но он не закончил свою мысль: она сделала это за него.
— Как бабушка, — подсказала она. — А ты тогда кто?
— Возраст любви не помеха.
— О господи! Да ты ее на пятьдесят лет…
— О нашей разнице в годах мне все известно, — отрезал он.
Он вернулся к кровати и стоял, глядя на нее сверху вниз. Вид у него стал озадаченный.
— Я думал, ты обрадуешься. За нас двоих. За то, что мы любим друг друга. И хотим жить вместе.
— Сколько? — спросила она.
— Никто не знает, сколько кому отпущено.
— Я имею в виду, как давно. Сегодня… Это же не… Она так по-хозяйски себя вела.
Ги ответил не сразу, и у Рут взмокли ладони, когда она поняла, что означает это промедление. Она сказала:
— Скажи мне. Не скажешь ты, я спрошу у нее.
— На ее шестнадцатый день рождения, Рут.
Все оказалось хуже, чем она думала, потому что это могло значить только одно: ее брат стал любовником девушки в тот самый день, когда она стала совершеннолетней. Стало быть, он положил на нее глаз бог знает как давно. Он все спланировал, он тщательно организовал ее соблазнение. Господи, подумала она, когда Генри узнает… когда он догадается обо всем, как только что догадалась она…
Немеющими губами она спросила:
— А как же Анаис?