Дебора болезненно моргнула.
— Отец Чайны в тюрьме, любимый. По крайней мере, он был там, когда мы жили вместе.
Увидев, как он встревожился, подумав, видно, что яблоко от яблони недалеко падает, она поспешила добавить:
— Ничего серьезного. По крайней мере, он никого не убил. Чайна не любила об этом говорить, но я знаю, что дело было в наркотиках. Подпольная лаборатория, кажется. Что-то вроде этого. На улицах он героином не торговал.
— Это радует.
— Она на него не похожа, Саймон.
Он что-то буркнул в ответ, и она приняла его ворчание за нехотя данное согласие. Они еще полежали молча, довольные друг другом, ее голова на его груди, его пальцы в ее волосах. В такие мгновения, как это, Дебора по-особому любила своего мужа. Она чувствовала себя с ним на равных. Это ощущение возникало не только из тихой беседы, но и, что было еще важнее, по крайней мере для нее, из того, что ей предшествовало. Ибо тот факт, что ее тело способно дарить ему такое удовольствие, уравнивал их, а то, что она являлась свидетелем этого удовольствия, давало ей даже некоторое превосходство над мужем. По этой причине ее собственное удовольствие давно отошло на второй план, что наверняка ужаснуло бы ее эмансипированных современниц. Но тут уж ничего не поделаешь.
— Я неправильно реагировала, — пробормотала она. — Сегодня вечером. Прости меня, любимый. Я так тебя замучила.
Саймону не составило труда проследить ход ее мысли.
— Предвкушение — враг душевного покоя. В нем корень наших будущих разочарований, которые мы уготовляем себе сами.
— Я действительно все наперед расписала. Десятки людей с бокалами шампанского в руках благоговейно замирают перед моими снимками. «Бог мой, да ведь это гениально», — произносят они наконец. «Подумать только, обыкновенный поляроид… А вы знали, что они бывают черно-белыми? А какие огромные… Нет, это немедленно нужно купить. И не одну. Десять как минимум».
— «Они так и просятся в новую квартиру Канарн-Уорф», — подыграл ей Саймон.
— «Не говоря уже о коттедже в Котсуолде».
— «И доме под Батом».
Они рассмеялись. Потом замолчали. Дебора подняла голову, чтобы взглянуть на мужа.
— Все равно больно, — сказала она. — Не так сильно. Уже почти прошло. Но не совсем. Еще чувствуется.
— Конечно, — ответил он. — От обиды нет панацеи. У всех свои желания. И если они не исполняются, это не значит, что мы перестаем хотеть. Я это хорошо знаю. Поверь мне. Я знаю.
Она быстро отвела глаза, понимая, что его признание прошло куда более длительный путь, чем ее скороспелое однодневное разочарование. Она была благодарна ему за то, что он понял, за то, что понимал ее всегда, какими бы сверхрациональными, логичными, холодными и колкими комментариями ни награждал ее при этом. У нее защипало глаза, но ей не хотелось, чтобы он видел ее слезы. Почему она не может передать ему свое умение спокойно принимать несправедливость? Когда ей удалось справиться с собой настолько, чтобы голос вновь зазвучал решительно, она повернулась к мужу.
— Я собираюсь как следует разобраться в себе, — сказала она. — И может быть, пойду после этого совсем в другую сторону.
Он посмотрел на нее своим обычным взглядом, тем самым, немигающим, который приводил в трепет юристов, когда он давал показания в суде, и вызывал заикание у студентов. Но сейчас его смягчали улыбка и руки, снова потянувшиеся к ней.
— Прекрасно, — сказал Саймон, привлекая ее к себе. — Тогда я хотел бы внести несколько предложений немедленно.
Дебора встала еще до рассвета. Она долго лежала, глядя в потолок, прежде чем сон сморил ее, но всю ночь металась и ворочалась, преследуемая бессвязными кошмарами. Ей снилось, будто она снова в Санта-Барбаре, но не учится в Институте фотографии Брукса, как раньше, а работает шофером «скорой помощи» и должна доставить на операцию по трансплантации еще живое человеческое сердце, но сначала его надо было забрать из больницы, которую она никак не могла найти. Если она не доставит сердце вовремя, пациент, лежавший почему-то не в операционной, а в смотровой яме на автозаправке, рядом с которой жили когда-то они с Чайной, умрет в течение часа, тем более что из его груди уже вынули сердце, оставив на его месте зияющую дыру. А может быть, пациент был женщиной. Дебора не могла определить пол закутанной в покрывало фигуры, лежавшей на гидравлическом лифте над смотровой ямой.
В своем сне она в отчаянии колесила по засаженным пальмами улицам, но никак не могла найти нужный дом. Она совсем не помнила Санта-Барбару, и никто не останавливался, чтобы ей помочь. Проснувшись, она обнаружила, что сбросила во сне одеяло, потому что сильно вспотела, и теперь ее трясет от холода. Поглядев на часы, она выскользнула из постели и босиком прошлепала в ванную, где встала под душ, чтобы смыть ночной кошмар. Вернувшись в спальню, она обнаружила, что Саймон не спит. Он окликнул ее в темноте и спросил:
— Который час? Что ты делаешь?
— Сон видела плохой.
— Что, коллекционеры трясли перед тобой чековыми книжками?
— Нет, фотографиями Анни Лейбовиц. [11]
— А-а. Понятно. Могло быть хуже.
— Правда? Как это?
— Это могли быть работы Карша. [12]
Она засмеялась и сказала ему, чтобы он спал дальше. Было рано, отец еще не вставал, а она сама не собиралась приносить Саймону чай в постель, как это делал он.
— Папа тебя совсем разбаловал, между прочим, — проинформировала она мужа.
— Очень несущественная плата за то, что я освободил его от тебя.
Она услышала, как зашелестело постельное белье, когда он переворачивался на другой бок. Глубоко вздохнув, он снова погрузился в сон. Она оставила его досыпать.
Внизу Дебора решила заварить себе чашку чая в кухне, где из своей корзинки за плитой выглянула Пич, а кот Аляска вылез из кладовой, в которой провел ночь на прохудившемся мешке с мукой, судя по белой пыли, снежком припорошившей его серую шубку. Оба кинулись по красному плиточному полу к хозяйке, вставшей под окном у сушилки для посуды, дожидаясь, пока в электрическом чайнике закипит вода. Дебора слушала дождь, безостановочно шлепавший по плитам тротуара за кухонной дверью. Ночью непогода утихла лишь однажды, да и то ненадолго, часа в три, когда Дебора лежала без сна, прислушиваясь не только к порывам ветра и дождя, сотрясавшим крышу, но и к назойливым голосам у себя в мозгу, наперебой объяснявшим, что ей делать со своим сегодняшним днем, со своей карьерой, со своей жизнью и прежде всего с Чероки Ривером и для Чероки Ривера.