— Козел! Пошел ты на х…!
— Так-то лучше, — зевнул Морозов. — Узнаю любимую. А за козла ответишь.
Она сверкнула зелеными глазами и потянулась за пеньюаром. Покосилась на мужа, сторожа каждое его движение, но тот лишь лениво потянулся, глянув на упругую попку и длинные стройные ноги. Алое нижнее белье Морозов предпочитал всему остальному. Это был его любимый цвет, цвет крови, цвет опасности, цвет страсти. Схватить ее сейчас за ягодицы и…
— Куда собралась?
— В город.
— Зачем?
— Надо.
— Я спрашиваю: куда собралась? — слегка повысил он голос.
— По магазинам.
— Вали.
Она направилась в ванную комнату.
— Стоять.
— Что надо? — обернулась она.
— Принеси пива и мобильник.
— Прямо сейчас?
— Да.
— Ты бы еще поспал, дорогой.
Она ловко увернулась. Теперь Дюшка была настороже, и вторая подушка ударилась о дверь. Он был не только ловким, но и сильным. Зверь, ну просто зверь!
— Иди сюда.
— Еще чего!
— Иди сюда, я сказал!
— Олег, что за характер! — не удержалась она. — Я же вижу, что тебе сейчас этого не надо! У тебя голова раскалывается! Зачем мучить себя и меня?
— Разговорилась!
— Я сейчас принесу пива.
Она нырнула за дверь и отдышалась. Обошлось. Пока обошлось. Ну что за человек? Все время ему надо что-то кому-то доказывать. Только что собрался доказать ей и себе, а главным образом себе, что он мужчина. И о-го-го какой! Конечно, у него получится. У него все получается. Но она готова поверить на слово.
Дюшка принесла из холодильника банку пива и телефон, как он просил. Морозов включил телефон и положил его в изголовье, а пиво открыл.
— Лучшее средство против похмелья — забег на длинную дистанцию, — сказал, сделав большой глоток. — Чтобы вместе с соплями и по$том вышло все. Вся дрянь.
— А сердце выдержит?
— Секс тоже сойдет, — сказал он, не ответив на вопрос.
— На длинную дистанцию побежим? — съязвила она.
Он молча поставил банку с пивом на тумбочку и повалил ее на кровать. Напросилась. Потел так, что вся дрянь действительно вышла. Кроме той, что осталась в нем навсегда. Которой он был отравлен. Ох, сколько же в нем было дряни! Добился своего, как и всегда. Да, может. Даже с утра, с похмелья. Она же никакого удовольствия не получила. Лежала, мокрая от его пота, истерзанная его руками. Смотрела в потолок и отдыхала. Ну вот, все и закончилось. А боль что? К боли она привыкла. Да разве это боль? Ну, саднит немного в промежности. Ну, ноет в животе. К обеду все забудется.
Буквально изнасиловав жену, он и сам вымотался так, что решил остаться в постели и подремать еще пару часиков.
— Олег, так я могу поехать в город?
— Можешь, — сказал он, не открывая глаз.
— Я тебе больше не нужна?
— Нет.
— А какие у тебя планы на вечер?
— Никаких.
— Что ты сделаешь, если узнаешь, что я тебе изменяю?
— Убью, — сказал он, засыпая.
В его гениальном мозгу беспрестанно рождаются идеи. К примеру, идея позвать гостей. Через минуту он уже может об этом забыть, увлекшись следующей. А может и не забыть. Тогда он начнет звонить ей и материться. «Где ты шляешься, рыжая сучка?! Почему не выполняешь своих обязанностей?! Долго я буду тебя ждать?!!»
Идея убить жену, если она изменит, не новая. Это, скорее, рефлекс. Никого он не убьет. И жену не убьет, даже если застанет ее в постели с любовником. Морозов уже, похоже, нашел ей замену. Они вместе два года. Третий пошел. Гарантийный срок жены закончился. Уже куплена квартира на ее имя. Она на днях подписала бумаги. И поняла, что это отставка. Ее списывают в утиль. «Евдокия Морозова секонд-хенд», цена договорная. И стало обидно.
Казалось бы: отмучилась. Отслужила. Теперь на ее место заступит следующая. Номер Шесть. Но почему же так обидно-то, а? Морозов — человек сложный. С ним страшно, но интересно. Страшно интересно, если опустить «но». Что было бы, если бы она родила ему ребенка? Если бы он, наконец, успокоился? Доверился ей? У него очень мощная защита. Гениальный мозг вынужден защищаться. И в этом он такой же изобретательный, как и во всем остальном.
Она уже знает и его нежность, и внезапно прорывающуюся детскую радость, и даже слезы. Да, да, слезы! Кто бы мог подумать, что Морозов сентиментален?! Что его способен растрогать бездомный котенок! Полураспустившийся цветок! История о ребенке, которого истязали жестокие родители! Он и телевизор потому не смотрит и газет не читает. Она сама переводила деньги на счет. Лечение и дорогие лекарства. Потом Олег узнал, что его развели. И не только его. Деньги со счета сняли мошенники. Она сама отдавала распоряжение начальнику его Службы безопасности. Сама читала отчет. Сама, потому что он был слишком пьян и слишком подавлен. Говорил, что мир жесток, а люди сволочи. Дальше все было страшно.
И больше никаких газет. К нему на прием — строго по записи. Везде с охраной. Все думают, Морозов — зверь. Он же просто сентиментален. Всякий, кто сумеет до него достучаться, получит помощь. Поэтому дверь за семью печатями, за семью замками. Уж она-то сумела бы об этом позаботиться! О том, чтобы нежный цветок его души негодяи не смяли бы ненароком, не повредили бы лепестки.
Это и есть причина, по которой Олег с ней расстается. Он слишком уж к ней привязался. Он сам это признает и даже как-то сказал:
— А не повенчаться ли нам? Я еще ни с одной своей женой не венчался.
— Ты, должно быть, шутишь?
«Что это? Очередной приступ сентиментальности? Минутная слабость?»
— Клянусь!
— Я не о том, Олег. Венчаться — это значит…
— Я в курсе, — оборвал он. — Недавно я видел храм. Проезжал через городок, типичная российская глубинка, дороги отвратительные, люди скверно одеты, лица у всех хмурые, никто не улыбается. И вдруг… Вижу купола. И стены. Все, конечно, старое, позолота стерлась, штукатурка осыпалась. Но какая же красота! Нет, не то. Какое же величие! Одно слово: Россия! Велел остановиться. Потянуло меня туда — ну сил нет! Входил с трепетом, сердце дрожало, как листок на ветру, вот-вот во мне оборвется, дыхание перехватило. Везде, конечно, упадок. Трещины, гниль. Но какие ж лики у святых! Черные, страшные. И так мне вдруг стало стыдно. За то, что я еду на хорошей машине, с охраной, еду на переговоры, а, значит, пить и жрать. За то, что я еду мимо. И жить мне будет сладко, а умирать страшно. Потому что Бог дал мне талант, а я обратил его в деньги. И никого, кроме себя, не осчастливил. И я вдруг подумал: отреставрировать бы его. Храм. Возродить. И в нем — венчаться. Как думаешь? Оценили бы? Сказали бы мне спасибо?