Она зло хлопнула дверью. Вот, значит, как. Все врут. И лучшая подруга врет. Точнее, недоговаривает. И Крутов что-то недоговаривает. И всех интересует только один вопрос: «Где деньги?» Где Веня, там и деньги. А где Веня?..
…Вечер был теплым и тихим. Клавдия Ивановна и Люба сидели на веранде и совещались.
— А не много мы ей отвалили? — спросила мать, имея в виду адвоката.
— А что делать? Бумаги-то у нее, у Инки, в сейфе! Она их не отдаст.
— Ну и пусть подавится! Все уже выправлено, дарственная на дом и участок готова. Осталось только подписать.
— А он подпишет?
— Подпишет, куда денется?
— Ма, по-моему, у него белая горячка началась, — хихикнула Люба.
— А мы его в психушку упрячем. Вот дарственную Борька подпишет, и упрячем. Нотариуса предупредили, все пройдет как по маслу.
— А когда нас к нему записали?
— Да завтра и поедем, — довольно потерла руки Клавдия Ивановна. — Без очереди примут, за такие-то тыщи! И тут же бумаги подпишем. Все — тебе.
— Надо было и Светку вписать.
— Светке мы деньгами дадим.
— А жить тогда на что, ма? — капризно спросила Люба. — Ты говорила: на курорт, за границу.
— Вот подпишет Борис бумаги, и поедем. Сначала дело надо сделать, а потом уж отдыхать. Дело-то на мильон! Потерпи уж, Любаша. Мужа богатого найдешь.
— Приеду с курорта — сразу на развод подам. А деньги-то, что мы за квартиру получили, мой бывший не оттяпает? И этот дом?
— Дарственная на тебя. А квартирку мы уже в доллары обратили. Мы с твоего еще и алименты слупим на детей. Выписать-то он выписался, но еще никуда не прописался, — хихикнула Клавдия Ивановна. — А ты, Любаша, не спеши. Один раз уже обожглась, хватит.
— Что-то банкиры с нами не больно общаются, — пожаловалась Люба. — Как ни придешь к соседям, все их дома нет. С прислугой разговариваю. Как и не хозяйка здесь, а как и они — прислуга. Обидно, ма!
— Погоди, вот подпишет Борис дарственную. Недолго ждать осталось.
— Пойдем спать, — зевнула Люба. — Петька, небось, опять телик смотрит. А там передача для взрослых!
— А чего он не знает, твой Петька?
— Сказала бы ты ему.
— Скажу. Борис-то опять в стельку, — зевнула и Клавдия Ивановна.
— Ты ж его каждый день поишь! Он и протрезветь не успевает!
— Хорошо, что он алкаш. Всю совесть пропил. Был бы он нормальный человек — ни в жизнь не пошел бы против Венькиной воли. Единственный сын, и внучка одна. Но водка — она все заменяет, и детей и внуков.
— Вчера, ма, чертей гонял. Какие-то карлики ему чудились.
— А, ну его, — махнула рукой Клавдия Ивановна. — Идем, Люба, спать.
Поднимаясь по лестнице, они слышали, как в своей комнате ворочается в постели и кричит Борис Вениаминович.
— Допился, — презрительно сказала Люба.
Вскоре в особняке стало тихо. Борис Вениаминович проснулся среди ночи и дрожащей рукой стал шарить на тумбочке. Ему захотелось пить.
— Водки… — прохрипел он.
— Папа…
— Кто здесь? — Борис Вениаминович напряженно вгляделся в темноту.
— Папа…
— Веня, сынок…
Козлов охнул и вжался в пропахший потом матрас.
— Ты ж помер…
— Как же так, папа?
Сын сидел в кресле, в темном углу. Борису Вениаминовичу показалось, что голова у него разбита, а лицо в крови.
— Покойник… — дрожащими губами еле выговорил он. — Веня, сынок…
— За что ты так с нами? — тихо спросил сын. — Не твое ведь это.
— Ты… Ты это о чем, а?
— Зачем ты все чужим отдаешь? Ведь Даша тебе внучка. За что ты с ней так?
— Веня, я… не хотел я… Водки…
— На столе, — тихо сказал сын.
Борис Вениаминович еле-еле поднялся с кровати и, шатаясь, побрел к столу. Из угла, где сидел сын, тянуло холодом и сыростью. Борису Вениаминовичу стало страшно.
— Покойник…
Заныло в груди, невыносимо заболела голова, к горлу подступила тошнота. Он схватил со стола бутылку водки, прямо из горлышка стал пить.
— Папа…
— Сгинь!
Огненная вода побежала по жилам, Борис Вениаминович осмелел. Погрозил пальцем темному углу, заплетающимся языком сказал:
— Ты мне, Венька, не грози! Я тебе как-никак отец! Я тебя вырастил, образование дал… Что молчишь? Молчи-ишь. Я покойников не боюсь, потому как я коммунист и ат… — Борис Вениаминович икнул, — атеист.
— Папа… — прошелестело из угла. — А я за тобой пришел…
— Тьфу! Сгинь!
— Эх, папа…
…Когда Клавдия Ивановна вошла в спальню утром следующего дня, был уже одиннадцатый час. Она поморщилась: в комнате стоял отвратительный запах. Пахло мочой и еще чем-то кислым. Занавески были задернуты. Муж лежал на полу у стола.
— Э-э-э… Да тебя, мил друг, надо в чувство приводить! Помыть, побрить. Эй, Борис! Просыпайся! К нотариусу едем!
Она подошла к окну и раздвинула занавески. Муж лежал в неестественной позе и, кажется, не дышал. Клавдия Ивановна испугалась. Подошла, нагнулась над ним, потрогала за плечо:
— Ты спишь, что ли? Борис!
До Клавдии Ивановны не сразу дошло, что перед ней покойник. Слишком уж удачно все складывалось. И бумаги уже были готовы, осталось только подписать. А потому она долго трясла Бориса Вениаминовича за плечо и даже пыталась делать ему искусственное дыхание. Ну не хотелось ей верить в случившееся!
И только устав от попыток воскресить мужа, Клавдия Ивановна уселась на пол, рядом с его телом, и тихонько заскулила:
— Бори-и-ис… Что же ты наделал, Бори-и-ис…
Катерина оказалась права: в августе торговый центр опустел, а в Москву пришла немыслимая жара. Кто уехал в отпуск, кто на дачу, иногородние продавцы — к себе на родину. Уехала и хозяйка Инны, посадив вместо себя в контейнер девчушку лет восемнадцати, должно быть, студентку. И режим установился вольный. Расслабились все: и редкие покупатели, ошалевшие от тридцатиградусного пекла, и продавцы, выручка которых упала дальше некуда. Но ситуация была типичной для августа, все знали, что будет так, и давно уже смирились с убытками. Вот в конце месяца, перед началом учебного года набегут!
Впрочем, Мать торговала в прибыль, потому что на купальники и пляжные аксессуары был самый спрос. Потому она и сидела у себя в секции безвылазно. У нее была постоянная клиентура, много знакомых, которые могли приехать с дачи на один день, специально за новинкой, перед тем, как податься в жаркие страны. Товары Мать заказывала по каталогу, за границу сама выезжала редко, заказ забирала уже в Москве, с базы. За перевозку, правда, приходилось приплачивать.