– Нет! – в ужасе вскрикнула она.
– Ты думаешь, что здесь всех подряд пичкают лекарствами? – размеренно спросил он.
– Не всех. Но… Тамара Валентиновна…
– Что Тамара Валентиновна?
– Брагин сказал…
– Ты стала верить Брагину? Может быть, думаешь, что его и в самом деле пытали?
– Нет, но… Ах, я ничего не знаю! Я запуталась!
– У тебя цвет лица завтра будет дурен, – усмехнулся он. – Ты ведь не хочешь выглядеть старухой?
Она вздрогнула:
– Ты видел запись? Ты с ней согласен? С Тамарой Валентиновной?
– Нет, но, если ты будешь нервничать, ты и в самом деле превратишься в старуху. Идем спать.
Он, как маленькую девочку, повел ее к двери. Она шла, будто слепая, перед глазами все плыло. Так сильно она испугалась.
– Все. Спать, – велел Марк, когда они дошли до двери в ее спальню. – Завтра поговорим.
Потом вдруг резко втолкнул ее в комнату и захлопнул дверь. Ей опять стало страшно. Она прислушалась: а вдруг в замке повернется ключ? Вдруг и ее сейчас запрут в наказание? Марк менялся на глазах, то был мягок и ласков, а то дерзок и нахален. Она не могла понять, какой же он настоящий?
Уснула она лишь под утро. Объяснения Марка ее не удовлетворили. Софья Львовна все никак не могла отделаться от мысли, что обстановка в этой закрытой частной лечебнице странная. Людям, которые приехали сюда лечиться, становится только хуже. На третьем этаже вдруг обнаруживается еще один пациент, который утверждает, что он доктор Ройзен. Марк порою ведет себя совсем не как врач и говорит странные вещи. Сегодня он был просто груб, как… Как какой-нибудь уголовник! Бандит! Груб и страшен. Магдалена Карловна… О! Это вообще отдельная история! Более странной женщины Софья Львовна не встречала. Она любит Марка, это видно, и позволяет ему открыто ухаживать за другой. Прислуживает за столом, аккуратно раскладывает на кровати ночную рубашку соперницы, вот как сегодня. Держится в тени, не препятствуя тому, что непременно должно случиться. Ведь Марк открыто говорит: иди ко мне в постель.
То, что пациенты люди странные, это само собой. Тамара Валентиновна, Брагин, Татьяна Кабанова, Владик.
Как там сказал безумец с третьего этажа, вообразивший себя профессором Ройзеном? Хромоногая кара? Мол, все, что здесь происходит, – это кара. Но почему хромоногая?..
…Едва войдя в свои апартаменты, он взялся за телефон. Она не спала.
– Лена, зайди ко мне.
Она появилась буквально через пару секунд, словно ждала под дверью.
– Он напал на Софью, которая за каким-то чертом потащилась на третий этаж.
– Я слышала.
– И что нам делать?
– Надо от нее избавиться.
– Это в тебе ревность говорит, – сердито сказал он. – Ты с самого начала была против моего плана. Той его части, что касается Софьи.
Она молчала.
– Я с ним поговорю. Попытаюсь образумить. Иначе у нас все пациенты разбегутся, – сказал он с усмешкой.
Она словно ждала чего-то.
– Ладно, иди к себе.
Она не уходила.
– Лена, иди к себе! – он повысил голос.
– Зачем было меня звать?
– А кого? Этого тупого начальника охраны? Я хочу знать, что хоть кто-то думает о моей безопасности не только потому, что за это платят деньги!
– Тогда зачем гонишь?
– Затем, что я хочу спать. Ты все поняла насчет Брагина?
– Да, – сказала она еле слышно.
– Ты все поняла?!
– Да!
– Убирайся!
Она исчезла. Женщины… Чем с ними хуже, тем они лучше. Лена его не предаст. О! Он внимательно ее изучил! Ее жизнь – это его жизнь. Безоговорочная его собственность, потому что, если бы не он, Лена уже давно гнила бы в могиле. Если бы она вообще у нее была, эта могила. Женщины гораздо мстительнее, чем мужчины, но и более благодарны, если их пожалеть, приласкать. Лена – это особый разговор, который еще не окончен.
Анатолий Брагин проснулся в прекрасном расположении духа. Бодро встал, подошел к окну и даже лихо подмигнул охраннику, дежурившему внизу с привычным уже и переставшим пугать автоматом: как дела, приятель? Потом сходил в уборную, умылся, побрился и долго рассматривал свое отражение в зеркале. Глаза мутные, от переживаний, должно быть. А раньше были синие-синие, как небо. Бабы еще называли их «васильки». Эх, где они, эти васильки? Завяли его полевые цветочки, волосы из золотых сделались мышиными. Пшеничные колосья тоже того… убрали. Время, этот неутомимый жнец, который словно серпом срезает год за годом, пока весь урожай не будет собран. Вместо золотых кудрей осталась неприглядная серая нива, а скоро и ее не будет. Станет он лысым, как коленка. Скоро место в метро начнут уступать! «Дедушка, садитесь!» Хотя в метро он не ездит. И не будет ездить. Никогда. Фиг вам! Не дождетесь!
Он потрогал нос-картошку. Хорошее наследство оставила ему бабка Лизавета, а вот породой не наградила. У нее нос был орлиный, воистину графский, а у него комиссарский, брагинский. И плечи широкие, крестьянские. Зато нога маленькая. Анатолий всю жизнь стеснялся своей обуви, ботинки от женщин прятал, разувался лишь тогда, когда оставался в прихожей один, и торопливо запихивал их в укромное местечко. А то подумают, что у него еще в одном месте размеры подкачали, у них, у баб, фантазия богатая. В глупых женских журналах учат определять размер мужского достоинства то по руке, то по ноге, а то (тьфу ты, глупость какая!) по форме и длине носа. При чем тут нос-то? А нога? Но пару раз действительно сорвалось. Только после секса он решался надеть ботинки в присутствии очередной любовницы. И ловил ее удивленный взгляд:
– Это что, твои?!
Учитывая, что девицы теперь рослые, как на подбор, и носят обувь сорокового размера, Брагину их туфельки были впору, а то и великоваты. К нему даже прилипла обидная кличка: Золушек.
«Хватит тут торчать, пора дело делать», – одернул себя Брагин и бодро отправился в свою комнату дожидаться приглашения к завтраку.
Магдалена Карловна, похоже, боялась оставаться с ним наедине. Заглянула и пригласила на завтрак, но в комнату не вошла. Это показалось ему добрым знаком.
За столом сидел один лишь Ройзен, отчего Анатолию сделалось не по себе.
– Проходи, садись, – отрывисто предложил тот.
Брагин сел как можно дальше от палача. Он все еще не мог забыть клещи в его руках. Ох, и напугал же его тогда Ройзен!
Анатолий потянулся к хлебнице и, взяв кусок румяного батона, торопливо принялся намазывать его маслом. Почему-то хотелось есть. От нервов, что ли. Весь вчерашний день он напряженно думал о побеге, да и сегодня тоже.