Чемодан остался в прихожей. Пока она ходила за ним, Зоя поставила чайник. Катя водрузила чемодан рядом с мольбертом, на котором стояла последняя Зоина картина, почти уже оконченная, и расстегнула молнию.
– Вот, смотри. – Она увидела, как чашка в Зоиной руке задрожала. – Что с тобой?
– Нет, ничего.
– Ах, да! Подпись. Да, это Васильев. Ты хочешь спросить, зачем мне копия?
– Нет, – тихо сказала Зоя.
– Я могу ответить.
– Не надо.
– Я понимаю, что деньги для тебя не главное, но... Я готова заплатить за копию пять тысяч долларов.
Зоя молчала.
– У меня к тебе только одна просьба. Никто не должен о ней знать. Ни одному человеку не надо говорить, что ты видела эту картину. Зоя, тебе нехорошо? Я готова прямо сейчас отдать деньги.
– Вы ненормальные, – вырвалось у Зои.
– Кто мы?
– Откуда она у вас? – Зоя кивнула на картину.
– Я не могу тебе ответить на этот вопрос. И мы договорились на «ты».
– Извини, растерялась. Откуда у тебя картина?
– Мне принес ее один человек. – Это была почти правда. – Попросил продать. Я решила на ней заработать. Ведь я же помогала, когда тебе было трудно. Извини, что напоминаю.
Там, в будущем, люди были гораздо лучше. По крайней мере, порядочнее, потому что Зоя залилась краской. Галеристка Екатерина Семенова знала, как разговаривать с пришельцами из будущего, чтобы добиться от них желаемого результата. Она их немало повидала, правда не все были такие талантливые, как Зоя, но уж точно со странностями.
– Вы правда считаете, что это хорошо? – опять переходя на «вы», кивнула Зоя на картину в чемодане. Катя пока не решалась ее достать.
– Да это же Васильев! Его еще при жизни признали гениальным! Кстати, твою новую картину я тоже хочу забрать. Я вывешу ее у себя в галерее. Думаю, на нее найдется покупатель.
– Подсластить пилюлю хотите, – усмехнулась Зоя.
– Я говорю правду. У тебя большое будущее. И мы договорились на «ты».
– Я же несовременная. Ты сама говорила. – Зоя сделала ударение на «ты». – То, что я делаю, не модно и потому никому не интересно.
– Ты меняешься. Эта картина – лучшее из всего, что ты написала. У тебя появляется свой стиль.
– Врете вы все.
– Я всегда была с тобой честна. Никогда не говорила, что ты пользуешься у моих клиентов бешеным спросом. Поддерживала тебя деньгами. Если не хочешь, можешь не соглашаться. Попробую выкрутиться без тебя.
– Что, какие-то проблемы? – вырвалось у Зои. – На платье от Армани не хватает?
Катя села. Собралась с мыслями и после долгой паузы сказала:
– Давай поговорим откровенно. Я догадываюсь, за кого ты меня принимаешь. Ольга Афанасьевна наверняка рассказывала тебе и про мою галерею, и про мою машину. Про наряды. Шикарно, мол, живет Катерина Алексеевна. Ты думаешь: с жиру дамочка бесится. Я не буду тебя убеждать в том, что и моя жизнь не сахар. Да, у меня все есть. Я счастлива. Красива, успешна, богата. Но у тебя-то все равно больше, и ты это понимаешь. Я же вижу по твоему лицу, что ты мне не завидуешь. Тут что-то другое. Скажешь правду?
– Нет. У тебя свои секреты, у меня свои.
– Так что ты ответишь на мое предложение?
– Хорошо, я напишу копию, – кивнула Зоя. – Деньги не обязательно сразу.
– Мне так проще. – Катя встала и застегнула чемодан. – Оставляю. А вот и деньги, – она полезла в сумочку и вытащила оттуда заранее приготовленную пачку зеленых купюр разного достоинства. Поскольку Зоя не выразила никакого желания подойти и взять деньги, Семенова положила пачку в кресло, на котором только что сидела. – Когда ты сможешь закончить работу?
– Мне нужно три дня.
– Так мало?! Зоя, я хочу, чтобы это была хорошая копия, понимаешь?
– Будет, – нахмурилась Зоя. – Уж мне можете поверить. Приходите через три дня.
– Я оставлю тебе подлинник, чтобы ты могла спокойно работать.
Зоя вдруг занервничала.
– Не беспокойся, никто не узнает, – Катя поняла ее волнение по-своему. – В этом нет никакого риска.
– Да уж это точно, – вырвалось у Зои.
«Все-таки гении странные люди», – подумала Катя.
– Что ж, тогда до встречи через три дня.
– А ты что собираешься делать, пока я буду писать картину?
– Погуляю по городу. Я его очень люблю.
– Тот человек... Который принес картину... Он какой? Молодой?
– Нет, старый. Ему досталась в наследство коллекция живописи, – соврала Семенова. – Не знает, что с ними делать.
– Выбросить, – в сердцах сказала Зоя.
– А вы, художники, оказывается, ревнивые, – рассмеялась Катя. – Ладно, работай. Не буду тебе мешать. И подпись не забудь внизу поставить. Пожалуйста, – тихо добавила она.
– Я все сделаю так, как нужно, – твердо сказала Зоя. – А вы – ненормальные.
Катя с улыбкой вошла в лифт. Зоя полностью оправдала ее ожидания, хотя внешне оказалась не похожа на поэтессу Анну Ахматову. Но что касается характера: все странности, присущие таланту, были налицо. А главное: кристальная чистота души, что позволяла выстоять в любых ситуациях, как бы тяжело ни сложилась жизнь. Зоя не способна солгать, обмануть, действовать из корыстных побуждений. Все свое отчаяние она выплескивает в картинах. И продолжает оставаться такой же несчастной.
Они расстались довольно натянуто и, похоже, вряд ли станут подругами. А когда общались через Ольгу Афанасьевну, казалось, что у них родство душ. Все тогда было по-другому, и состоявшаяся, наконец, встреча расстроила обеих. Катя пыталась оправдать это Зоиным состоянием. Стресс, как сказала художница. Несчастная любовь.
«Интересно, кто он? Мужчина, которого она так любит? Наверное, какой-нибудь мерзавец и прохвост, которому Зоя приписывает несуществующие достоинства. Любовь слепа. Я бы спасла ее, если бы знала как. И если бы была уверена, что ее надо спасать».
Она с той же улыбкой на лице вышла на улицу. Все осталось позади: тяжелый разговор, навязчивый запах краски. День был прекрасен. И погода тут ни при чем. Каждый раз, приезжая в Питер, Катя приходила в такое состояние. Пульс становился реже, дыхание ровнее, а голова делалась ясной. Этот город обладал удивительным свойством: он словно бы очищал. И люди здесь были какие-то другие, менее суетливые, что ли, не столь подверженные веяниям моды, хотя броско одетых женщин и тут хватало, особенно на Невском. Но она все равно чувствовала себя не так, как Москве или в любом другом городе мира, пусть даже с древней историей, со своими традициями. Питер был среди них особенным. Быть может, слишком уж правильным, величественным или, лучше сказать, величавым, но зато он настраивал на нужный лад. И в душе потом на всю жизнь оставалось светлое чувство. При одном только слове «Питер» потоком лились воспоминания, и все они были приятные.