Вспоминать жизнь этого Саранского тоже отчего-то больно. Какие-то отрывки, но большая ее часть спрятана в непрозрачные капсулы. Причем капсулы эти рассыпаны в беспорядке. И надо не только вспомнить, что находится в каждой, но и составить из их содержимого цельную картину. Потому что про Ивана Мукаева ему рассказывали и рассказывают все: Зоя, Руслан, Леся, Лора… А вот про Ивана Саранского — никто. Ни слова. Потому что жизнь его была под запретом. Он, очевидно, занимался делами не слишком благовидными. Занимался в тени, там, где солнце не светит. Тайна. Его жизнь — тайна.
Но кто-то же должен про него рассказать, про этого загадочного Саранского?
Страшно.
Тяжелый день. Уже тяжелый, хотя еще только начался. Ночи сейчас короткие, за окном так и не стемнело до черноты. Видно, как за домами занимается заря. Словно где-то там, вдали, спит огромный городи его многочисленные огни подсвечивают ночное небо. Потом оно порозовеет, и это уже будет одна из его детских фантазий, Фата Моргана. Страна розовых облаков и воздушных замков.
Он знал, где искать концы и как выйти на человека, который расскажет про Саранского. Надо завтра, то есть уже сегодня, целый день вести допросы. Спрашивать, спрашивать, спрашивать… Ключи были в этом доме. Надо искать след. Тянуть за тоненькую ниточку. Потому что за чем -то очень важным он шел тогда в Москву.
Утро, полдень и дальше
Первым был желтоглазый. У мужика этого действительно выявили на рентгене двойной закрытый перелом голени, затем наложили гипс и прописали постельный режим. Допрашивать его пришлось в больнице. Оказался желтоглазый законченным бандитом, с двумя ходками, с изукрашенным синими наколками торсом и блатным жаргоном, каждое словечко из которого произносилось с особым шиком. Мол, я тертый калач и законы знаю. В переводе на нормальную человеческую речь показания желтоглазого на допросе, длившемся без малого три часа, можно было свести всего к одной интеллигентной фразе:
— Своих не выдам.
Скорее всего, что только «своих» он и знал. А за делом стоял кто-то образованный и, возможно, в милиции еще не засвеченный. Как тот человек, что жил в комнате с трельяжем и хорошей кроватью. Стреляли как раз оттуда. Не добившись ничего от желтоглазого, Руслан уже в прокуратуре предложил взяться за главного:
— Если кто и выведет на путь истины, то это стрелок. Остальные просто проспиртованные насквозь алкаши. А этот вроде был трезвый.
— Что ж так плохо стреляет? — усмехнулся он.
— Кто знает? — пожал плечами Руслан. — То ли Господь был на нашей стороне вчера, то ли нечистая сила. Так что? Вести?
— Давай.
Вошедший еще с порога повел себя странно. Смотрел на него, на следователя Мукаева, словно чего-то ждал. Внимательно смотрел, настороженно. Услышав предложение присаживаться, вдруг вздрогнул:
— Ты точно следователь?
— Вы, — спокойно поправил он, и повторил: — Садитесь. Пожалуйста, ваша фамилия, имя, отчество?
— А прошлый раз Илюхой называл, — усмехнулся мужчина, присаживаясь.
— Когда это прошлый раз?
Он внимательно стал разглядывать этого Илюху. Роста высокого, но очень худой и весь какой-то дерганый. Цвет лица неприятный, желтоватый, зубы тоже как будто прокуренные, закопченные табачным дымом. Волосы редкие, губы тонкие. И какой-то тот весь… несвежий. Да. Именно так. Зачуханный. Что-то шевельнулось в памяти. Слово знакомое. А производная? То, что вертится в голове? Знакомое ведь лицо. Когда видел? Где? Повторил:
— Фамилия, имя, отчество, год рождения?
— Сидорчук Илья Михайлович. Год рождения… Да почти в один день родились. Тридцать пять мне. Не помнишь, что ли?
— Те. Не помните.
— Значит, точно: следователь. Ну, извини, показалось. Те.
— Что?
— Извините, показалось. Память — штука тонкая, иногда подводит.
— Место рождения?
— Не понял?
— Где родились?
— Точно: следователь. Горетовка. Место рождения — деревня Горетовка.
— Что?! — Тут из любимого кресла привстал капитан Свистунов. Уставился на Сидорчука, пригляделся, потом протянул удивленно: — Однако как время людей меняет!
— А вас, простите, не знаю, — обернулся, скользнул безразличным взглядом по Свистунову, Илья Сидорчук.
— Да ну? — поднял брови Руслан.
— Может, мельком где и видел.
— Капитан Свистунов Руслан Олегович, будем знакомы.
— Мент?
— Старший оперуполномоченный. Горетовка, значит. Тот самый выпуск.
— Какой это тот самый?
— Интересный. Тот самый интересный. Но это я так: своим мыслям. Рассказывайте, Сидорчук Илья Михайлович, как вы дошли до жизни такой.
— А до какой такой жизни? — невинно поинтересовался Сидорчук.
— Ну как же? — Свистунов подошел к столу, стал рассматривать задержанного с интересом. — Ведь не только подпольное производство водки за тобой, но теперь еще и покушение на жизнь лица, находящегося при исполнении. Ты в кого ж стрелял? В кого попадешь?
— Вот в него, — кивнул в сторону следователя Мукаева Сидорчук.
— Интересно. А за что?
— Он знает.
— Да? Думаешь, знает? А наркотиками кто его накачивал? Кто? Ты?!
Руслан вдруг сорвался, приподнял Сидорчука со стула, тряханул как следует. Тот сжался, голова на тонкой шее задергалась:
— А что мне было делать?! Что?! Он, сволочь, все узнал!! У меня инструкция была! Инструкция!!
— От кого?
— От Хозяина! Пусти-и-и!
— Кто Хозяин? Кто?!
— Незна-а-ю!
— Адрес не знаешь? В лицо?!
— Адрес.
— А в лицо? — Руслан тряхнул Сидорчука так, что показалось: голова оторвется.
— Знаю. Скажу. Пусти-и.
— Капитан Свистунов, успокойтесь! Руслан!
— Сволочи. — Друг детства швырнул Сидорчука в кресло. — А ты сидишь мумией. Спроси, за что он в тебя стрелял! Спроси!
— Старший оперуполномоченный Свистунов, выйдите из кабинета. Вы мешаете вести допрос.
— Есть. — Свистунов, ощерившись, взглянул на Сидорчука: — Не для протокола: думай, что будешь сейчас говорить. Над каждым своим словом думай, понял? А мы с тобой еще встретимся.
— Капитан Свистунов!
— Иван Александрович, я перекурю пять минут и вернусь.
— Я не думаю, что…
— А я думаю, — жестко сказал Руслан. — И не будет больше никаких нервных срывов. Слово офицера.
— Хорошо. В протоколе эту часть беседы я опушу. Возвращайтесь.