— Я все сделаю!
И Сеси метнулся в дом.
Ей захотелось убедиться в отсутствии отрезанной головы, спрятанной под кроватью, но задержал Дере.
— Дуся, на минутку.
— Что такое, Алик?
— Ты и после этого оставишь щенка в доме?
— А что случилось?
— Это он уничтожил улики!
— А почему не ты?
— Я?!!
— У тебя есть ключ. Ты вывез скульптуры.
— Но зачем мне сжигать записки?
— Затем, что это ты их написал, — спокойно сказала она.
— Ты в своем уме?!!
Давид внимательно следил за их перепалкой. Издалека, но вдруг он умеет читать по губам? Ей хотелось бы послушать его комментарии. Альберт Валерианович меж тем продолжал возмущаться:
— Это надо ж такое придумать! Я подбросил записки! Я тебе угрожал! Ради пиара! Может, я и стрелял в тебя ради пиара?! В свою жену!
— А что ты так кричишь?
— Да потому что… — он захлебнулся возмущением.
— Чего ты не сделаешь для пиара? Чтобы мое имя было на слуху. Чтобы скульптуры продавались.
— Это все Гатина!
— Клара? Но почему ты в этом так уверен?
— Да потому что…
— Ну?
— Да потому что больше некому!
— Это не аргумент. И потом: где логика? Если записки подбросила Клара, то почему их сжег Сеси?
— Вот увидишь, — пообещал Дере. — Скоро щенок раскроется. Ты еще удивишься, на что он способен. Ты пожалеешь!
— Алик, ты ревнуешь.
Она повернулась к мужу спиной и пошла в дом.
Но потом выяснилось, что Дере как в воду глядел. Дальнейший ход событий предугадать не мог никто. Ах, если бы она тогда послушалась мужа! Но она думала о другом: у мотеля «Приют влюбленных» видели машину, похожую на ту, что она недавно купила мужу. И человека, похожего на Альберта Валериановича Дере.
Несколько дней прошли относительно спокойно. Все обитатели коттеджа притирались друг к другу и привыкали к Давиду. Хотя его-то как раз не было видно и слышно. Она чувствовала только запах крупного мужчины, который не перебивали никакие дезодоранты и освежители воздуха. Это было ново: невольно она принюхивалась. Дере пах дорогой парфюмерией, а Сеси… молоком. Запах Давида был сильнее. Зато громче всех вел себя Альберт Валерианович, который развил бурную деятельность. Кому-то звонил, бегал по дому, хлопал дверями и все время говорил:
— Это черт знает что такое!
На второй день после ее возвращения из больницы в доме появилась хорошенькая девушка и сказала, что будет здесь жить. Маргарита Мун посмотрела на ее длинные ноги, открытые ультракороткой юбкой, больше похожей на пояс, и отчеканила:
— Никогда!
Девушка исчезла, а Дере все бегал за женой и виновато говорил:
— Это черт знает что такое! Я просил помощницу по хозяйству!
— Тебе и прислали то, что ты просил!
— Дуся, они меня не так поняли!
— А как ты устраиваешь свои дела?
— Она повернулась и посмотрела на него в упор.
— Какие дела? — Дере вытаращил глаза.
— Мы же с тобой давно не спим. А с кем ты спишь, Алик?
— Это черт знает что такое! — возмутился Дере. -В чем ты меня подозреваешь?!
— Вот и нечего возмущаться.
Она вновь повернулась к мужу спиной.
— Хоть на что-то я имею право?! — закричал ей вслед Дере.
— Да, — не оборачиваясь, ответила она.
— Интересно, на что?!
— Убраться отсюда в любой момент.
Она не могла больше любить его после всего, что было. Сама любовь прошла уже давно. Осталась привычка и странное чувство — любовь к воспоминаниям о том, как они когда-то были счастливы. Не деньгами, которые заработали. Не квартирами, которые купили. Не славой, которая обрушилась на их головы. Счастливы по пустякам. От того, что сегодня есть где ночевать. Есть бутылка вина в холодильнике и пара бутербродов с колбасой. И есть мечта. О том, как в этом холодильнике когда-нибудь будут стоять в ряд элитные напитки и горой лежать банки с икрой и батоны сервелата. Теперь, глядя на эту реализовавшуюся мечту, она думала только о том, что с ней стало. С мечтой. Теперь всего этого нельзя. Ни пить, чтобы забыться, ни есть, чтобы наесться. Надо всегда быть в форме. Надо жить с оглядкой на тех, кто только и ждет, когда откроется дверца холодильника. Чтобы сосчитать количество бутылок, градусов в вине и калорий в колбасе. И написать какую-нибудь чушь вроде «Маргарита Мун пьет как сапожник!» Или: «Известный скульптор тайно обжирается!»
Но самое страшное не это. Славу, которая пришла, надо стеречь. И смотреть на то, как твой муж превращается в цепного пса, больно. В нем же не осталось ничего человеческого! Они разъехались — прошла привычка. Новые воспоминания вытеснили старые — прошла любовь. Теперь огромное счастье ассоциировалось у нее с Сеси, с волшебной поездкой на курорт, да и это уже стало прошлым.
Потому она могла спокойно сказать:
— Убирайся.
Если бы они взяли отступное! Нет же — хотят все. Половина нее или половина ее денег их не устраивает. Дере, во всяком случае. Когда она выставила за дверь девицу, присланную агентством, он сам встал к плите. Вскоре в доме запахло гарью. Прибежал Давид, готовый тушить пожар.
— Все в порядке, — успокоила она. — Альберт Валерианович яичницу жарят.
Дере не умел готовить. Она же не собиралась ему помогать. Сидеть в саду, в шезлонге, куда ни шло. Гулять, поддерживаемой Давидом, тоже. Лежать на диване и смотреть телевизор. И ждать, когда вернется вдохновение. Но встать к плите? Это значило отрезать ему путь к возвращению. Однако умирать с голоду не хотелось. А сухомятка испортит желудок. Кончилось тем, что к плите встал Давид. Приготовленный им завтрак понравился всем. Давид пожарил гренки и сделал восхитительный омлет.
— Может быть, он и суп умеет варить? — Дере усмехнулся, глядя в квадратную спину охранника, ловко переворачивающего подрумяненный гренок.
— Удвой ему зарплату — получишь суп, — пожав плечами, ответила она.
— Но посуду даже за такие деньги я мыть не буду. — Давид обернулся и широко улыбнулся. -Чего не люблю, того не люблю.
— А с этим Сеси неплохо справляется.
— Я? — Голубоглазый юноша вздрогнул.
— Позавчера ты великолепно сделал уборку в спальне. Я ничего не нашла. Я имею в виду, ни соринки, — сказала она в ответ на его встревоженный взгляд. — Да и к посуде у меня нет претензий. Вот видите, как все замечательно устроилось! Давид готовит, Сеси моет посуду.