— Ничё. Поможем.

И они заржали еще громче. Послышалось бульканье. Водка лилась в граненые стаканы. Его удивила обыденность происходящего. Как так? Они собираются через пять-десять минут убивать его, великого писателя, и говорят об этом так просто! Как о рядовом событии! Выходит, жизнь человеческая так, пыль? Сдул, и нет ее. А мы-то воздвигаем вокруг этого глобальные проблемы! В чем смысл? Да ни в чем! Если можно так просто покончить с великим таинством…

— Закурим, что ли? — послышалось вдруг.

Он понял это как сигнал. И ринулся к холодильнику, стараясь проделать это бесшумно. Влез в него, скрючившись, и затаил дыхание.

Все оказалось гораздо страшнее, чем он представлял.

Сначала наступила странная тишина. Именно тишина. Потом он сообразил, что оглох. И на время отключился. Взрывом холодильник вышвырнуло из дома, это его и спасло. Но дверца была покорежена, и рваным железом ему распахало полщеки. От этой боли он и очнулся.

Боль была невыносимой. Ничего подобного он до сих пор не испытывал. Дверца холодильника распахнулась, он вывалился наружу. В лицо дохнуло нестерпимым жаром. Он закричал страшно, дико. Рядом падали на снег горячие обломки. Вспыхнули волосы, лопнула кожа на лице, он инстинктивно шарахнулся в сторону и зарылся в снег. Потом начал по нему кататься.

И вновь потерял сознание, но теперь его спасло пламя горящего дома. Если бы не огонь, он окоченел бы от холода. Через какое-то время он очнулся.

ДОЛЬЧЕ (Нежно)

Дмитрий очнулся минут через пятнадцать. С трудом разлепил веки, в глаза ударил яркий солнечный свет. Спину нестерпимо жгло, из чего Глазов сделал вывод, что надо бы срочно отползти в тень. Вот что значит встать спозаранку и проехать по жаре двести километров! И не заметил, как отключился! Глазов застонал и повернул голову. Солнечный удар, не иначе. Рядом лежала очень знакомая и родная женщина, но не жена. О жене сейчас думать не хотелось.

Он вдруг подумал, что возврата не будет. На какие бы уловки она не пустилась. Ему по-прежнему нестерпимо хотелось спать. Юлия тоже дремала, прикрыв лицо полотенцем. Живот и длинные, красивые ноги она подставила солнцу. В отличие от Глазова кожа ее на солнце быстро покрывалась ровным, бронзовым загаром. Альфа оказалась умнее: она устроилась в ближайших кустах. Собака неподвижно лежала на боку, закрыв глаза и вывалив изо рта язык.

«Неужто сдохла?» — мелькнула мысль. Он тронул Юлию за плечо, и овчарка тут же открыла глаза. «Размечтался!»

— Сгоришь, вставай, — буркнул Глазов, переполненный неприязнью к противной собаке.

Она села, сбросив с лица полотенце:

— Мы спали?

— Самое пекло сейчас, какой тут сон? Ехать надо. Или хотя бы в тенек.

— Митя, по-моему, ты сгорел.

— По-моему, тоже.

— Больно? — участливо спросила она.

— Пустяки. Бывало и хуже.

— Где здесь ближайшая аптека? Или магазин. Надо купить мазь или крем от ожогов.

— Ехать надо. И не в аптеку, а на хутор, — он поднялся с пледа и стал натягивать шорты.

Альфа уловила слово «ехать» и побежала к воде. Глазов с ужасом подумал, что сейчас мокрая собака полезет в салон машины, и покосился на Юлию:

— А нельзя ее остановить?

— Зачем?

— Она же в машину такая полезет!

— Какая? — улыбнулась Юлия.

— Мокрая!

— Знаешь что? Давай-ка перекусим, за это время Альфа высохнет.

— Так за полдень уже перевалило!

— Ты куда-то торопишься?

— Нам еще надо назад вернуться. Не скажу, что я большой любитель ездить ночью. Давно не был за рулем. Отвык.

— Пятнадцать-двадцать минут ничего не решают. Альфа! Сюда! Скорее!

Собака выскочила из воды и опрометью ринулась на зов хозяйки.

— Стоять! — не своим голосом заорал Глазов. Собака остановилась и грозно на него зарычала.

— В чем дело? — недоуменно спросила Юлия.

— Отряхиваться — там! Не на меня, и уж тем более не на продукты!

— Альфа, место, — со вздохом сказала хозяйка. — Лежать.

Та покорно улеглась на землю в нескольких метрах. Юлия принесла из машины сумку-холодильник и, раскладывая на одноразовой скатерти еду, с укором сказала:

— Это очень умная собака. И воспитанная.

— Я невоспитанный, — буркнул Глазов.

— Почему ты так не любишь собак?

— Это мое дело. Не люблю, и все.

Он потянулся к жареной курице. Альфа проводила кусок мяса, исчезнувший у него во рту, внимательным взглядом. Юлия с хрустом вывернула куриную ногу и подошла к собаке:

— На. Кушай. Хорошая собака, хорошая.

Глазов с остервенением набросился на остатки курицы. У овчарки хороший аппетит, однако! Потом потянулся к свертку, где лежали холодные блинчики. В конце концов, она права: пятнадцать-двадцать минут ничего не решают. Кто его знает, как будут разворачиваться события?..

…Пообедав, они сели в машину и поехали искать хутор. Хорошо, что лето выдалось жаркое, земля была сухая как порох, и проселочные дороги дождями не развезло. На хутор, стоящий на отшибе, вела именно такая дорога: проселочная. Глазов издалека увидел старый бревенчатый дом под железной крышей и постройки поодаль. Пара сараев с покосившимися стенами, «грибок», четыре слеги под навесом, куда летом складывают сено, про запас, сильно осевшая банька. Две козы развалились в тени кустов у самой дороги, подле заплывшего зеленой ряской пруда сбилась стайка пестрых гусей. Увидев машину, гуси загоготали, захлопали крыльями, козы не шелохнулись.

Судя по всему, хозяйство у старухи было немалое. И ведь одна живет, на отшибе! И к людям не стремится.

Но как старая женщина со всем этим управляется? Немыслимо! До ближайшей железнодорожной станции километра три! А зимой? Приезжает ли какая-нибудь техника чистить дороги?

Потом он увидел саму хозяйку: та несла от колодца два полных ведра воды. Несмотря на жару, она была в черном плюшевом жакете и войлочных сапогах с железными молниями по центру. Лицо ее было коричневым от загара, кисти рук такие же. Загорелая кожа напоминала кору старого дерева, всю в бороздах и складках. Возраст женщины определить было невозможно. Увидев машину, она опустила на землю ведра и приставила к глазам руку козырьком.

Глазов остановился у пруда и вылез из машины. Юлия отчего-то задержалась. Он подошел к хозяйке хутора и вежливо сказал:

— Добрый день, бабушка, Бог в помощь. Давайте я вам воду донесу.

Она окинула незнакомца настороженным взглядом.

— Ты чьих, милок, будешь-то?

— Не местный, — коротко ответил он. — Я к вам по делу. Можно?