— А на выходе меня сцапают и посадят за попытку бегства… Сколько там дают? У нас плюс три года. А здесь, наверно, гораздо строже.
— Откуда вы так хорошо знаете Уголовно-процессуальный кодекс? — поинтересовался Дронго. — Вы юрист по образованию?
— Нет. Я бизнесмен. Но моя работа связана с добычей камня в карьерах. А там работают в основном заключенные из соседних колоний. Поэтому я прекрасно знаю, сколько дают за попытку побега.
— Как интересно получается, — громко сказал Дронго. — В нашем вагоне убили известного преступного авторитета; и среди трех пассажиров, которые, конечно, случайно находились в вагоне, один является экспертом по вопросам преступности, вторая — главный психиатр и занимается особенностями психики осужденных, а третий — контролирует карьеры, где работают заключенные. Такие совпадения возможны?
— Это меня не интересует, — заявил Гаврилко, — и вы мне мешаете. Я уже заканчивал писать свое объяснение.
— Все, больше не буду мешать. Но хочу сказать вам, что вы напрасно так бурно на все реагируете. Погибший был слишком известным человеком. И боюсь, что теперь вас будут искать не сотрудники немецкой полиции, а люди гораздо менее терпимые и приятные.
— Зачем вы мне это говорите? — насторожился Гаврилко. — Хотите напугать меня еще больше?
— Нет. Просто предлагаю выход. Нужно спокойно отдохнуть и переждать, пока полиция найдет преступников или хотя бы постарается вас обезопасить. Будет лучше, если вы сегодня останетесь в Берлине. Но, разумеется, не один. Будет лучше, если мы, все трое, останемся в городе хотя бы на сутки.
— В этой комнате под надзором полиции? — нервно спросил Гаврилко.
— Нет, не в этой комнате, — терпеливо пояснил Дронго, — я полагаю, что мы можем снять номера в каком-нибудь отеле, где будем под присмотром немецкой полиции. А завтра утром мы спокойно отправимся по своим делам…
Гаврилко хотел возразить и даже открыл рот, чтобы начать излагать свое категорическое несогласие с подобным предложением, когда Дронго, не давая ему возразить, добавил:
— Если кто-то из нас уедет, то это будет не просто подозрительно и вызовет соответствующую реакцию со стороны здешней полиции, которая наверняка установит за нами наблюдение, но и привлечет ненужное внимание бандитов. И самое главное, — он импровизировал на ходу, — у погибшего нашли какие-то важные документы. Впрочем, решать все равно вам.
— Если вы так думаете… — нахмурился Гаврилко. — Когда я вспоминаю об этой трагедии, у меня кровь стынет в жилах. Такой глупый литературный оборот, но это правда. И особенно жалко женщину. Она была такой красивой дамой и очень молодой. Ее так безжалостно убили.
— Да, — ровным голосом согласился Дронго, — хотя насильственная смерть и в пожилом возрасте штука неприятная.
— Но мужчине было хотя бы за шестьдесят, и он уже пожил на свете. А этой молодой женщине было не больше тридцати пяти. Такое несчастье…
— Как вы решили? — Дронго не хотелось комментировать слова Гаврилко. Если бизнесмен имеет какое-то отношение к смерти пассажиров, то он лицемер и подлец. А подыгрывать такому человеку было неприятно. Если же не имеет, то может действительно испугаться и отказаться вообще оставаться в Берлине. Следовало проявить некоторую сдержанность.
— Я еще ничего не решил, — признался Гаврилко. Немного помолчал, а затем неожиданно спросил: — А какой отель, вы думаете, нам предложат?
— Не знаю, — улыбнулся Дронго, — но полагаю, что приличный. И платить нам придется самим. Но я думаю, что две сотни евро не слишком большая плата за личную безопасность. А вы как считаете?
Гаврилко судорожно вздохнул и, схватив ручку, снова начал лихорадочно писать. Дронго подумал, что таким способом этот маленький человечек отгоняет большой страх.
Сыщик поднялся и прошел к девятнадцатому кабинету, где находилась Лакшина. Стоявший недалеко от дверей сотрудник полиции слегка кивнул, разрешая ему войти.
Дронго вошел в комнату. Лакшина сидела на стуле и складывала из чистого листа бумаги небольшой кораблик. Он даже улыбнулся, увидев, как она поставила творение своих рук на стол.
— Чему вы улыбаетесь? — спросила Лакшина.
— Красивый кораблик, — пояснил он, — так и хочется уплыть на нем куда-нибудь далеко-далеко. С точки зрения психиатра, вы невольно себя выдаете.
— А может, я делаю это намеренно, чтобы наблюдающие за мной немецкие специалисты пришли к однозначному выводу насчет меня? Депрессия, одиночество и масса комплексов — вот идеальный портрет женщины, которой далеко за «двадцать».
Дронго улыбнулся. Ей было далеко за тридцать, но она иронизировала над собой. Ему понравилось, как она держится.
— Никогда не поверю, что у вас нет поклонников и ухажеров, — осторожно заметил он, — с такой внешностью да еще на должности главного врача.
— Это опаснее всего. Должность и внешность. Когда мужчинам нужно то и другое, они забывают о самом важном. О душе.
— Вы не замужем? — понял Дронго, проходя и усаживаясь за стол.
— Это так заметно? — подняла она голову.
— Судя по одинокому кораблику, да. Неужели никогда не были? Трудно поверить.
— Была. Конечно, была. Даже дважды. Первый раз вышла замуж еще студенткой. Его отец был нашим профессором. Можете себе представить. На втором курсе — и с профессорским сыночком… Инфантильный, самовлюбленный, ничего не умеющий и ничего не понимающий. Из всех достоинств — только отдельная двухкомнатная квартира в центре города и обеспеченные родители. Я честно прожила с ним полгода, а потом просто сбежала. Мужчинам нельзя разрешать жениться в восемнадцать лет, они для этого еще не совсем готовы. Ведь у женщин есть нижний предел. В некоторых республиках можно выходить замуж с семнадцати, а в некоторых — с шестнадцати. Так вот, у мужчин тоже должен быть такой «порог». Только с двадцати, не раньше. А еще лучше — позже.
— А второй супруг?
— Я уже училась в аспирантуре. Он был актер. Красивый, статный, играющий роли благородных людей, с бархатным голосом и манерами лондонского аристократа. Я влюбилась без памяти. А потом оказалось, что это просто картинка без всякого содержания. Абсолютно пустая картинка. Есть такое выражение, что женщина-актриса — это всегда больше, чем просто женщина, а мужчина-актер — это всегда меньше, чем просто мужчина. В этом случае я терпела два года. А потом мы с ним поехали на охоту, и там был мой дядя. Он работает в леспромхозе уже целую вечность. Утром мужчины отправились на охоту. Мой дядя вернулся очень расстроенным. Отозвал меня в сторону. Сказал, что долго думал — стоит ли ему мне рассказывать или нет. Но решил, что стоит. И рассказал мне страшную правду, какую может выдать только профессиональный охотник. Оказывается, мой муж стрелял в дичь, которую нельзя достать.
Она невесело усмехнулась.
— Понимаете, у охотников свои понятия чести. Нельзя стрелять в дичь, которую ты не сможешь достать. А он стрелял… И этим возмутил моего дядю и остальных охотников. Это был такой глубоко не мужской поступок. Дядя всегда говорил, что в каждом из нас есть два человека, и хороший должен подавлять плохого. Но в экстремальных случаях, например на охоте, проявляются черты обоих, и часто плохой подавляет хорошего. Через месяц мы с ним развелись.