Отец вскоре последовал за ней.
— Расскажите мне о свиньях на кладбище, миссис Мюллет, — попросила я, когда мы остались наедине. — С недавнего времени я очень увлекаюсь чтением Библии. На самом деле я подумываю начать записную книжку о животных Нового Завета и…
— Это не для ваших ушей, — ответила она довольно раздраженно. — Альф г’рит, мистер Ридли-Смит, член г’родского магистрата, намекнул им, что небез’пасно б’лтаться вокруг церкви, пока служит слон юстиции, [20] что мне кажется весьма разумным.
— О, вздор, — сказала я, меняя тактику. — Это не более чем деревенские сплетни. Отец всегда говорит нам не обращать внимание на деревенские сплетни, и, думаю, он прав.
Я не могла поверить, что это произносит мой рот.
— О, д’ревенские сплетни? — фыркнула миссис Мюллет, ставя на стол стопку тарелок, которые она собиралась унести, и уперев руки в боки. — Тогда ск’жите мне на милость, мисс, почему им пр’шлось вызвать доктора Дарби к миссис Ричардсон сделать ей укол после того, что она видела на кладбище?
Я открыла рот. Если бы я могла пускать слюни по собственному желанию, я бы это сделала.
— Расскажите мне, — взмолилась я. — Пожалуйста. Что там произошло?
Миссис Мюллет закусила губу, изо всех сил стараясь быть благоразумной.
— Пр’видение вылезло из могилы! Вот что! — произнесла она тихим строгим голосом, при этом её огромные, как блюдца, глаза подозрительно следили за происходящим во всех четырех углах комнаты. — При свете дня! — добавила она. — При ярком свете! Имей в виду, я тебе ничего не г’рила.
Хотя меня еще немного потряхивало после ночного кошмара, я вскоре уже ехала на велосипеде в сторону церкви, меня словно влекло туда магнитом. Свежий воздух будет мне полезен, подумала я: немного свежего кислорода.
Подъехав к церковному двору, я обнаружила, что вход перекрыт. Хотя синий «воксхолл» был припаркован не в том месте, что вчера, он все равно стоял в неуютной близости от входной двери. Теперь в машине сидел не сержант Вулмер, а сержант Грейвс, неудачливый ухажер моей сестрицы.
Я резко остановилась, спешилась с «Глэдис» и нырнула за каменную стену. Как мне пройти мимо этого человека?
Поразительно, как работает человеческий мозг.
Я размышляла о церкви, что навело меня на мысль о псалмах, и тут у меня в голове, словно по волшебству, возникли слова: «Пути Господни неисповедимы, когда он чудеса творит».
Псалом 373.
Конечно же!
Совсем рядом вдоль стены буйно росли первые весенние цветы: крокусы, подснежники, примулы — даже горстка нарциссов, которые, вероятно, вывернули из земли во время очередных похорон и которые нашли убежище под сенью камней.
Я выбрала несколько образцов и собрала довольно приличный букет из синих, желтых и белых цветов, сиявших на утреннем солнце. В качестве финального штриха я вынула из одной косички белую ленточку и несколько раз обернула ею стебли цветов, завязав в замысловатый и довольно симпатичный бантик.
Потом с наглым видом я прошествовала по тропинке до самого входа в церковь.
— Цветы на алтарь, — сказала я, помахав букетом под носом у сержанта, проходя мимо него.
Кто бы осмелился остановить меня?
Я почти дошла до входа, когда сержант Грейвс заговорил.
— Постой, — сказал он.
Я остановилась, обернулась и подняла бровь.
— Да, сержант?
Внезапно у него сделался какой-то небрежный вид, он начал пожимать плечами, рассматривать ногти, как будто то, о чем он собирался спросить, ничего не значило, — просто мимолетная мысль.
— Это правда, то, что говорят о твоей сестре? Я слышал, она выходит замуж.
— Да ну, кто вам сказал?
Я ловила его на наживку.
— В полиции ходят слухи, — печально сказал он, и когда он это говорил, я заметила, что в первый раз за все время, что я знаю сержанта Грейвса, у него на лице не было постоянной мальчишеской улыбки.
— Это может быть просто слух, — сказала я, не желая быть той, кто разобьет сержанту сердце.
Несколько секунд мы простояли, глядя друг другу в глаза; просто два человеческих существа.
Потом я повернулась и вошла в церковь.
Чтобы удержаться и не обнять его.
Внутри царили прохладные, тусклые, слегка подсвеченные сумерки и чувствовалась неуловимая раздражающая вибрация, которая бывает в пустых церквях, как будто души похороненных в подземных криптах поют — или проклинают — на слишком высокой или слишком низкой ноте, чтобы мы могли слышать.
Но то, что я уловила своим обостренным слухом, не было хором душ. А скорее хором шершней: звук поднимался и падал — как Даффи любит это называть? Плач? Да, точно, это оно: слабое подвывание, будто отдаленный звук сирены воздушной тревоги, время от времени доносимый сюда ветром.
Я неподвижно стояла рядом с каменной колонной.
Звук длился и длился, отражаясь эхом от сводчатой крыши.
Никого не было видно. Я сделала осторожный шаг, другой, потом еще несколько.
Он доносится из органа, скрывающегося за алтарем? В трубе что-то застряло? Или это ветер воет в дыру?
Неожиданно я вспомнила, как вчера пришла в церковь — перед тем как меня отвлек труп мистера Колликута, — в поисках разбитого окна, через которое могла влететь летучая мышь.
На цыпочках я прошла по покрытым ковром ступенькам и вошла в алтарь. В этом месте гудение было громче.
Как странно! Такое впечатление, что это… да, это действительно была мелодия. Я узнала ее: «Savior, When in Dust to Thee». [21]
Фели пела этот псалом, упражняясь на пианино несколько дней назад.
«Savior, when in dust to thee, low we bow in adoring knee». [22]
Я задержалась тогда в вестибюле послушать эти печальные слова:
«By the anguished sigh that told, treachery lurked within thy fold…» [23]
Фели пела с таким чувством.
Я вспомнила, что подумала в тот момент: «Больше таких псалмов не сочиняют».