Теперь по обе стороны от меня располагались выложенные кирпичом арки. За ними, сложенные, будто вязанки дров, по словам мистера Гаскинса, лежали разложившиеся трупы давно умерших жителей деревни, в том числе изрядное количество усопших де Люсов.
Должна признать, что временами мне очень хотелось вытащить этих моих высохших, похожих на бумагу предков — не просто для того, чтобы увидеть, насколько они похожи на свои потемневшие портреты маслом, до сих пор висевшие в Букшоу, но чтобы доставить себе личное удовольствие от случающейся иногда встречи с трупом.
Только Доггер был в курсе этой моей необычной склонности и убедил меня, что это потому, что при изучении трупов удовольствие от познания превосходит боль.
Аристотель, по его словам, разделял мою привязанность к покойникам.
Старый добрый Доггер! Как он умеет меня успокоить.
Теперь до меня доносились голоса. Я находилась прямо под апсидой.
— Осторожно! — говорил кто-то во мраке передо мной. — Полегче, Томми, дружище.
По стене прыгнула темная тень, словно кто-то включил фонарь.
— Тише! Тише! Где Гаскинс с его чертовой веревкой? Прошу прощения за грубость, викарий.
Силуэт викария вырисовывался в открытом проеме спиной ко мне. Я наклонила голову, чтобы заглянуть за него.
В дальнем конце помещения из стены был практически вынут и повернут в сторону большой прямоугольный камень. Один его конец теперь покоился на деревянных козлах, а второй держался на краю нижнего камня. Под камнем виднелась пара дюймов холодной темноты.
Четверо рабочих — все незнакомцы, кроме Джорджа Баттла, — стояли наготове.
Подойдя для ближайшего рассмотрения, я наткнулась на локоть викария.
— Боже мой, Флавия! — изумленно воскликнул викарий, его глаза казались в холодном свете огромными. — Я чуть богу душу не отдал от страха, дорогая моя! Я не знал, что ты здесь. Тебе не следует тут находиться. Слишком опасно. Если твой отец об этом услышит, он мне голову оторвет.
В моих мыслях промелькнул Святой Иоанн Креститель.
— Простите, викарий, — сказала я. — Я не хотела вас напугать. Просто, поскольку меня назвали в честь Святого Танкреда, я хотела быть первой, кто увидит его благословенные старые кости.
Викарий безучастно смотрел на меня.
— Флавия Танкреда де Люс, — напомнила я ему, добавляя в свой голос чуток фальшивого почтения, скромно скрестив руки на груди и потупив глаза: приемчик, который я подсмотрела у Фели во время молитв.
Викарий долго молчал, а потом тихо хихикнул.
— Ты мне голову морочишь, — сказал он. — Я точно помню церемонию твоего крещения. Флавия Сабина де Люс — вот как мы тебя нарекли во имя Отца, Сына и Святого духа, аминь, и Флавией Сабиной де Люс ты останешься — разумеется, до тех пор, пока не решишь связать себя священными узами брака, как твоя сестра Офелия.
Моя челюсть отвисла до пола.
— Фели?
— О боже, — сказал викарий. — Боюсь, я проболтался.
Фели? Моя сестра Фели? Решила связать себя священными узами брака?
Едва могу поверить в это!
Кто же он? Нед Кроппер, мальчик на побегушках из «Тринадцати селезней», чьи представления об ухаживаниях выражаются в том, чтобы оставлять заплесневелые сласти на нашем кухонном крыльце? Карл Пендрака, американец-военнослужащий, желающий показать Фели достопримечательности Сент-Луиса, штат Миссури? («Карл собирается показать мне, как Стэн Мьюжл [8] подает мяч».) Или это Дитер Шранц, бывший немецкий военнопленный, решивший остаться в Англии и работать на ферме, пока он не сможет преподавать английским школьникам «Гордость и предубеждение». И еще, разумеется, есть детектив-сержант Грейвс, молодой полицейский, который всегда теряет дар речи и бурно краснеет в присутствии моей вялой сестрицы.
Но не успела я одолеть викария дальнейшими расспросами, как и в без того переполненное помещение впихнулся мистер Гаскинс с веревкой в руке и с фонарем, отбрасывающим диковинные колеблющиеся тени.
— Дорогу! Дорогу! — пробормотал он, и рабочие расступились, плотно прижимаясь к стенам.
Вместо того чтобы выйти из помещения, я воспользовалась возможностью проникнуть внутрь, так что к тому моменту, как мистер Гаскинс зафиксировал веревку на наружном конце камня, я вклинилась в дальний угол. Отсюда у меня будет лучший обзор на происходящее.
Я глянула на викария, казалось, забывшего о моем присутствии. Его лицо напряглось в свете маленьких колеблющихся лампочек.
Что там сказал этот Мармадьюк, мужчина в темном костюме? «Вы должны остановить это. Вы должны прекратить это немедленно».
Очевидно, что, несмотря на Мармадьюка, кем бы он ни был, работа продолжается.
— Где же ваш приятель? — внезапно спросил мистер Гаскинс, на минуту оторвавшись от своей работы, и его слова странным эхом отразились от арочного потолка крипты. — Я думал, он хочет присутствовать при главном событии?
— Мистер Сауэрби? — уточнил викарий. — Я не знаю. Очень непохоже на него — опаздывать. Возможно, нам следует немного подождать.
— Этот камень никого не ждет, — сказал мистер Гаскинс. — У этого камня свои резоны, и он собирается выйти наружу, нравится нам это или нет.
Он ласково потрепал огромную глыбу, и та жутко застонала, как будто от боли.
— Он висит на кончиках пальцев, и все тут. Кроме того, Норману и Томми надо возвращаться в Мальден-Фенвик, не так ли, парни? Они пришли сюда работать, и они будут работать.
Он широко махнул в сторону рабочих, один из которых был чрезвычайно рослым, а второй ничем особенным не выделялся.
Внизу в глубинах крипты мистер Гаскинс был правителем своего собственного мрачного королевства, и никто не осмеливался возвысить против него голос.
— Кроме того, — добавил он, — это только стена. Мы не попадем к саркофагу, пока не пройдем сквозь нее. Зафиксируй веревку, Томми.
Когда Томми обвязал веревку вокруг каменного выступа, мистер Гаскинс обратил внимание на меня. В этот ужасный миг я подумала, что он непременно меня выгонит вон. Но ему была нужна публика.
— Саркофаг, — сказал он. — Саркофаг. Вот вам редкое словечко. Но вы не знаете, что оно означает, мисс?
— Оно происходит от двух греческих слов и означает «пожиратель плоти», — ответила я. — Древние греки делали их из особого камня, привозимого из турецкого города Ассос, поскольку считалось, что он поглощает тело целиком, за исключением зубов, за сорок дней.
Хотя я делаю это нечасто, я вознесла безмолвную благодарственную молитву сестрице Даффи, прочитавшей мне вслух этот занимательный отрывок из какого-то черного, как гроб, тома энциклопедии в библиотеке Букшоу.