Хелен печально смотрела на него.
— Я не могу рассказать всю эту довольно сложную историю. Мне кажется, ты все поймешь и так, если я расскажу тебе лишь то, что могу рассказать. Если не хочешь… — он посмотрел на спагетти, которые принесла официантка, — то давай просто есть наши спагетти. — Он посыпал спагетти тертым сыром. — Вчера ты мне сказала, что я должен знать, чего я хочу. Я хочу не просто найти Франсуазу, но и вернуть свою жизнь в нормальную колею. Я хочу наконец опять нормально общаться с людьми, рассказывать о себе, слушать других, спрашивать совета в трудных ситуациях или просить помощи. В прошлый раз, когда мы ужинали здесь, ты не приняла всерьез мои слова о том, что я напрочь утратил социальные навыки. Думаю, если я буду продолжать в том же духе, у меня действительно крыша съедет. — Он рассмеялся. — Я понимаю: глупо рассчитывать на то, что люди вновь примут меня с распростертыми объятиями. Еще глупее прятаться в свою скорлупу и ждать сочувствия. — Он намотал спагетти на вилку. — Я, наверное, должен радоваться уже хотя бы тому, что вообще смог спросить тебя…
— Спросить что? Что это за вопрос, задав который ты радуешься, что смог его задать?
— О, ты опять нашла лингвистическую проблему.
— Нет, логическую. И не нашла, а решила. Выкладывай.
Он отодвинул полную тарелку в сторону.
— Я даже не знаю ее имени. Во Франции она называла себя Франсуазой Крамски. Но я уверен, что это не ее имя. Французская и польская подоплека вполне возможна, это я допускаю. А может быть, это просто ее легенда. Она играла роль полячки, которая вынуждена работать на польскую или русскую разведку, потому что ее родителям и брату якобы грозит опасность. Может быть, это правда, может, нет. Во всяком случае, в свое время она жила в Нью-Йорке и, думаю — а со вчерашнего вечера почти уверен, — живет здесь и сейчас.
— Откуда ты знаешь, что она жила здесь?
Георг рассказал историю с картиной на стене ее комнаты в Кадене, о своих поисках среди членов общины собора, о разговоре с Кельвином Коуном.
— Ну а вчера вечером ты сама все видела.
— Что же получается? Это все, что ты знал, приехав в Нью-Йорк?.. То есть ничего, кроме того, что у нее на стене висело изображение нью-йоркской церкви? У меня, например, долго висел на стене замок Грипсхольм.
— Но ты же не скрывала, что это именно замок Грипсхольм. А Франсуаза отрезала подпись и говорила, что это церковь в Варшаве, в которой венчались ее родители. Ну как бы то ни было, сейчас я знаю, что несколько лет назад она занималась в театральной студии при соборе. И никто при этом не заподозрил в ней ни полячки, ни русской. То есть она владеет не только французским, но и американским английским, причем свободно.
— И польским.
— Неизвестно. Мне трудно судить, я не знаю польского.
— Но она-то этого не могла знать. Она должна была исходить из того, что ты знаешь польский, во всяком случае быть готовой к этому. Ну, рассказывай дальше.
— Я уже практически закончил. Многое говорит о том, что ее тогдашний шеф имеет контору в Челси, и не исключено, что он по-прежнему является ее шефом.
— И у тебя есть адрес?
— Да.
— И ты был там?
— Несколько раз, но ее ни разу не видел.
— Значит, ты хочешь сказать, что здесь, на Манхэттене… Ты хочешь сказать, что русская или польская разведка имеет здесь, на Манхэттене, свой филиал? И что у тебя есть их адрес? Шестнадцатая улица, восьмой этаж, три звонка, КГБ?..
— Нет, все, конечно, не так просто. Но в Кюкюроне на меня оказывали давление, меня преследовали, меня избили, а здесь за мной установили слежку, и мне трудно себе представить, что это не те же самые люди, что это не русская или польская разведка. И тот тип, который за мной следит, утром начинает работу по тому самому адресу в Челси, а вечером, выполнив свою задачу по наружному наблюдению, возвращается туда же.
— Твои спагетти остывают.
Он придвинул к себе тарелку и начал есть:
— Они уже остыли.
Хелен доела свою порцию.
— И сейчас ты хочешь, чтобы я подсказала тебе, как дальше искать Франсуазу? Потому что я живу в Нью-Йорке и у меня должны быть какие-нибудь идеи относительно дальнейших разыскных мероприятий? Хорошо, я поделюсь с тобой своими идеями. Но хочешь ты этого или нет, тебе придется услышать и мои «идеи» относительно твоих шпионских страстей. Во-первых, если ты видишь, что твоя девушка в лапах какой-то восточной спецслужбы, и считаешь, что ты в состоянии и должен вырвать ее из этих лап, то это полная чушь. Если она в чьих бы то ни было лапах, то вызволять ее должно скорее ЦРУ, а не какой-нибудь дилетант вроде тебя, и если она не идет в ЦРУ, значит не может или не хочет быть освобожденной. Во-вторых, тебе и самому не мешало бы сходить в ЦРУ. Я не знаю, что от тебя нужно было КГБ и что тебе нужно от них. Но ты бы видел свое лицо, когда рассказывал о том, как они тебя избили. Теперь ты хочешь отлупить их? Или шантажировать, чтобы они отдали тебе твою девушку? Или получить компенсацию за нанесенные побои? Ни одна секретная служба, наверное, не стоит тех денег, которые на нее тратятся, но если бы они были не в состоянии справиться с таким, как ты, то никто не вложил бы в них и доллара. Ну вот, я смешала в одну кучу «во-вторых» и «в-третьих», но это нестрашно. Самое разумное было бы пойти в ЦРУ или вообще никуда не ходить, а просто держаться подальше от всех этих дел. Я не знаю, что это, но я люблю Челси и не могу равнодушно слушать рассказы о том, что там есть контора КГБ. Там есть химчистка, спортивный магазин, там продаются классные блузки и стильные портмоне, там открылся новый ресторан, а теперь, значит, есть еще и контора КГБ — мне с этим трудно смириться. А тебе на это наплевать?
— Черт побери, Хелен! Неужели ты не понимаешь? Они раздавили меня, они использовали, как отмычку, мою любовь и мою квалификацию, они разрушили мою жизнь в Кюкюроне, избили меня до полусмерти. Они устроили автомобильную катастрофу, в которой погиб человек. Они пристрелили моих кошек.
— Что?..
Георг рассказал.
— Может, это и есть то, чем они держат в страхе свободный мир. Я имею в виду не автомобильные катастрофы и расстрелы кошек, а манипуляцию людьми. Тогда пусть моя… моя месть, если ты это так называешь, будет крохотной частью мировой борьбы добра со злом. И мне все равно, где они сидят — в Челси, в Москве или в Кадене; мне абсолютно на это наплевать. Но я не дам им спокойно уйти после всего, что они со мной сделали. Да, я хочу получить от них деньги, хоть это и не оживит моих кошек и Морена, которого я терпеть не мог, но который был неплохим малым и не сделал мне ничего дурного. Я хочу получить от них деньги, потому что они смешали с дерьмом мою жизнь, а я не желаю и дальше жить в дерьме. А еще потому, что это будет для них поражением.
Она пожала плечами:
— Я тебя не понимаю. Но тем не менее — я обещала тебе «идеи». У тебя есть фото этой Франсуазы? Я бы пошла в иностранные книжные магазины, во французские, в польские, в русские. Не знаю, где они есть, но знаю, что есть. Я бы пошла в соответствующие библиотеки. В рестораны, расположенные поблизости от той конторы. А в первую очередь — она ведь занималась в театральной студии при соборе и наверняка жила здесь, и если она так хорошо знает французский и польский, то, скорее всего, училась в университете, возможно, здесь, в Колумбийском. Я бы спросила на французском и на русском отделениях.