Потом вдруг свернули на боковую дорогу — Корпела объяснил, что предпочитает ехать окольными путями, особенно после шампанского.
Лесные опушки и деревенские дороги радовали глаз.
Час или два ехали из Вяяксю в Хейнола, а потом никто уже не обращал внимания на дорогу.
У официанта на побегушках Сеппо Сорьонена прорезался поэтический дар, и он завел общую песню. Под его руководством самоубийцы пели удивительно вдохновенно. В песне говорилось о кратковременности жизни:
Жизнь с людскими заботами и убийствами,
Она лишь временна…
Корпела ехал быстро, и полковнику Кемпайнену стало трудно за ним поспевать. Не дай бог какая авария или дорожный патруль… Проректор Пуусари пыталась его успокоить. Ну и что, если машина влетит в кювет: они ведь искали смерти. Хелена Пуусари захватила с собой в машину полбутылки шампанского. Облокотившись на плечо полковника, она мягким пьяным голосом замурлыкала арию из оперетты Кальмана «Марица». Машину наполнял дурманящий запах ее духов, пленительная женственность путала мысли полковника. Кемпайнен вдруг подумал, что во всей этой авантюре с самоубийством определенно есть смысл.
Они уже были где-то в районе Саво, когда Корпела заснул за баранкой. Неудивительно, ведь он уже почти двое суток не спал: сначала ехал из Пори в Хя-ме, потом со всей компанией кружил по Хяме с пробным рейсом. Когда в полночь все-таки добрались до Саво, в это трудно было поверить.
Корпела был профессионалом в своей области. Засыпая за рулем, он успел свернуть на обочину и выключить мотор. После чего отключился сам.
Из водительской кабины раздавался богатырский храп. Корпелу перенесли на скамью в комнате для переговоров. Фельдфебель в отставке Ярмо Кор-ванен заменил спящего водителя (у него были права) и повел автобус в новом направлении. Он проехал еще километр-там нашлось подходящее место для стоянки на дне какого-то оврага с гравием. Автобус оставили там, но ставить палатку в холодном овраге не хотелось. В сумерках летней ночи блуждали путешественники по окрестностям и набрели на огромное поле. Там и решили разбить лагерь. Уула Лисманки взял руководство в свои руки, и скоро палатка уже была поставлена. На пол постелили листья, чтобы удобнее было спать. Перед сном допили оставшееся шампанское. Уула развел перед палаткой костер. При свете пламени разговаривали о том, о сем. Поездка всем понравилась. Прекрасное вышло начало. Если так пойдет и дальше, все будут только рады. Когда последняя бутылка опустела, самоубийцы безмятежно заснули, вперемешку, мужчины и женщины.
В летней тишине кричал коростель, в молодой траве скакали лягушата, а откуда-то издалека слышался слабый гул реактивного самолета, совершающего свой ночной полет. Костер самоубийц догорал. Маленький лисенок ходил вокруг, с любопытством нюхая воздух. Он ловко вылизал оставшиеся в бумажном стакане капли шампанского, а на закуску поймал себе лягушонка. Из палатки слышалось дыхание спящих, кто-то кашлял, кто-то разговаривал во сне.
Полковник Кемпайнен смотрел из машины на поле: ночная мгла покровительственно окутала серую палатку и несчастных, спавших внутри. Кемпайнен подумал, что это, наверное, самый подвижный лагерь в Финляндии и самая мрачная рота солдат.
— Отдыхайте с миром, — тихо произнес полковник.
Пожелание вполне годилось и для проректора Хелены Пуусари — крупная рыжеволосая мадам тоже заснула глубоким сном на переднем сиденье. Полковник перенес проректора в автобус — там удобнее. Ноша была тяжелой, но приятной. Полковнику пришла в голову забавная мысль: на его руках покоится пыш-нотелая красавица, с которой он мог бы счастливо жить в браке до конца своих дней. Но эта женщина тоже скоро умрет — такова цель их путешествия. Полковник снова останется вдовцом, если сам не наложит на себя руки. Это их общее решение. Грустно…
Полковник накрыл проректора дорожным одеялом. Автовладелец Корпела мирно похрапывал.
Кемпайнен, пошатываясь, пошел к окутанному туманом полю, по дороге наступил в какую-то канаву, но, в конце концов, нашел среди травы палатку, заполз туда и отключился.
Выставлять ночной караул самоубийцы не захотели. В этом лагере не боялись смерти.
Была полночь. Птицы на ветвях спали. Только откуда-то доносились заунывные крики козодоя.
Сонный крестьянин Урхо Яаскеляйнен вошел в сарай. Было только шесть утра, но уже пора приступать к работе в коровнике. Коров надо накормить, подоить, навоз вывезти, потом отправить рогатых на выгон.
Урхо Яаскеляйнен, тридцатилетний житель Са-во, был искренне предан земле и жил в захолустной деревеньке Рёнттейккёсалми. Урхо унаследовал от родителей довольно богатую ферму с двадцатью гектарами земли, на большей части которой росли трава, кормовое зерно и сахарная свекла. Коров было двенадцать. Можно бы держать и больше, коровник-то новый, да и корма участок давал в избытке, но что делать с таким количеством молока? Двенадцать коров требовали ухода, а рабочую силу взять неоткуда. В газетах теперь редко писали о безработице. Разве что батраку платить, а то все безработные так и пропадают без вести в архивах биржи труда. Хорошо, если летом приедет на недельку ревизор-замерщик. Пока он замеряет землю, можно наскоро смотаться на Тенерифе. Но и такая скромная помощь предлагалась отнюдь не каждый год.
Урхо вымыл всем коровам вымя и установил доильные аппараты. Молоко заструилось в цистерну. Вообще-то эта работа была обязанностью жены, Кати, но от этой бабы в фермерских делах никакого проку. Девушки на выданье сразу после школы уезжали из деревни Рёнттейккёсалми, да и сам Урхо жену взял не из села, а то так бобылем и остался бы. Несколько лет назад на сельскохозяйственной выставке в Пиексамя-ки ему повезло. Но это как посмотреть… В компьютерной базе нашлась горбатая городская девушка Кати, родом из Хельсинки. Кати хотела переехать в деревню, ей нравилось ездить на лошади и заниматься натуральным хозяйством. Раньше она работала помощницей в баре на улице Пенгеркату.
Но сельскохозяйственным работам Кати так и не выучилась. Дойка вызывала у молодицы стойкое отвращение. Коров она боялась, свиней терпеть не могла, потому что отвратительно воняют. С мая до поздней осени из носа у Кати текли сопли. У нее была аллергия почти на все: на шерсть коров, на полевую траву сурепку. Она так боялась цветочной пыльцы, что к сену даже близко не подходила. От резиновых сапог у нее потели ноги, это тоже мешало работе. Зато ребеночка, который все время требовал молока, Кати состряпать сумела, дело-то нехитрое. Из бывшей помощницы в баре вышла отличная повариха: она баловала Урхо сосисками с пюре и фрикадельками с французской картошкой. Иногда по воскресеньям Кати удивляла Урхо, подавая на стол бифштекс по-барски!
В это утро Урхо Яаскеляйнен был не в лучшем настроении. Кати, как всегда, еще спала. Она любила говорить, что в баре ей не нужно было вставать ни свет ни заря. И если она хотя бы час работала сверхурочно, ей это компенсировали. А разве Урхо платит ей за то, что она посреди ночи встает готовить ему завтрак? В общем, язык у Кати — что помело.