Ключник, отплевываясь, выскочил из ворот.
- Чего митусятце! - прикрикнула Марфа. - Поварню разобрать надоть, дале бы огонь не пошел!
Иев нырнул обратно в дымное море.
- И житницу размечите! - крикнула Марфа вслед. - Пожалеете, полгорода сгорит!
С потрясающим треском и шипом обрушилась главная кровля. Теперь всё. Оба сына допрежь и сейчас - родовой терем. Что еще оставалось от прошлого у старой женщины, знаменитой, властной и богатой, погибло в пламени. Теперь у нее остался один только Новгород, и его нельзя было отдавать ни огню, ни Московскому великому князю.
Подступал и наступил октябрь. Строились наспех, из нового, плохо просушенного леса. Раньше бы и не позволила себе такое! Завозили запасы взамен потраченных пожаром: хлеб, холсты, лен и шерсть. Из волосток гнали новые обозы с добром в Новгород. Телеги вязли по ступицу в раскисающих от осенних дождей дорогах. Борецкая сама выезжала встречать и торопить возчиков. Терем сложили простой, на первое время. Где-то в душе Марфе и не хотелось лучшего - не для кого теперь!
Незаметно, в трудах и заботах, подошло Рождество, а за ним Святки со славщиками, ряжеными, гаданьем, а там уже и февраль не за горами. С концом февраля начинался новый год, последний (о чем смутно догадывались многие) год независимости Господина Великого Новгорода.
Дела были невеселые. Святки встречали без Офонаса. Старик скончался в канун Рождества. Вместо славщиков - гроб на белых полотенцах выносили из терема. Без Офонаса Людин и Загородский концы совсем отшатнулись. Заправлять там стали Феофилат с Александром Самсоновым, а ни тот, ни другой не хотели явно спорить с Москвой. Плотничана тоже отложились. С Коробом и Казимером прохлада наступила уже давно. Борецкая оставалась одна. Город баламутили вялые пересылки с королем Казимиром, в которого никто уже не верил, да сгущающаяся угроза от великого князя Московского. Все упорнее говорили о готовящихся выводах - насильственном переселении опальных в низовские города. Наместники великого князя делали, что хотели. Уже все низовцы по суду не отвечали в городе, а шли на Городец отвечивать перед наместником, решавшим всякое дело в пользу москвичей. Купцы начинали разбегаться в Кострому, в Устюг, в Вологду, кто тайно, кто явно. Даже друзья отбывали, с кем думу думали, совет советовали.
Еще до Введенья уехал Строганый, с которым у Марфы были постоянные дела торговые. Соль она всю обычно продавала через него. Честно уехал. Попрощался.
Марфа как раз отдыхала. Пиша зашла, замялась было.
- Чего тебе?
- Матушка государыня, Спиридон пришел!
Вышла на сени, думала - с делом каким, ан ошиблась, - прощаться. Поклонился в пояс, бороду разгладил. Статен, широк. Сказал не кривясь, просто:
- Прощай, боярыня, проститьце пришел! Уезжаю.
- Совсем? - спросила Борецкая, уже поняв все и без ответа, по лицу Строганого.
- Совсем. Пока добро да терем продать можно!
- Думашь, погинет Новгород Великий?
- Погинет-то навряд, а не к добру колгота, и позвы не к добру. Не тот стал Господин Новгород!
И осрамить бы его, отмолвить сурово, а не сказала ничего, спросила только:
- Куда подаваиссе?
- На Каму-реку либо на Вычегду. Там места дикие, вольные, зверя красного, рыбы - несчитано, леса высокие, воды текучие!
- Еську, иконника, с собой не берешь?
Усмехнулся Спиридон:
- По первости мне там не до икон будет.
- Возьми! - осуровев лицом, сказала Марфа. - Друга не оставляй!
Строганый подумал, склонил голову.
- Оно бы - спустя время… А таки послушаю тебя, боярыня! - Расхмылился купец: - Я ведь тя, Марфа Ивановна, помню девкой ищо! И на Белом мори у нас тебя помню!
- А ты никак старее меня годами? («Сколько лет дело вела - ни разу не спросила о том!»)
- Старее! - ответил Строганый. Усмехнулся, сузив глаза. По мелким морщинкам у глаз увидела: не врет. А красный мужик, и седины не видать!
- Ты, Спиридон, молодечь еще!
- А не жалуюсь, благодаря Бога! Силы есть! Ты не гневай, Ивановна, допрежь молчал, а ныне спрошать хочу. Вот хоть ты, хоть наше братство Иваньское - почто бы то миром с Москвою не поладить? Верхнюю-то власть обчу устроить, а наши дела, домашние, градские, самим решать, по-прежнему? Жили бы мы и с государем - не тужили! Немцев потеснить маленько надоть. Гляди, сильнее бы и город стал, и нам, купечкому званию, легота! За то бы уж и заплатить можно. Все одно - тут люди живут, москвичи в Новгород не переедут!
- Не будет того. Князь Иван до веча добираитце.
- Не будет. Чую, что не будет, пото и бегу! Круто берет. Поди, и вовсе заморску торговлю в Новом Городи прикроет! Вас под корень, и нас под корень! - Тряхнул волосами Спиридон, шутливо предложил: - С нами, боярыня! Бери своих молодцов, и айда!
Марфа шутки не приняла, отмолвила без улыбки:
- Берегись, купечь! Я - как огонь жгу. За мной князь войско пошлет, хоть за Камень, в Югру! Сгорю, и тебе со мной сгореть будет! Нет, беги один лучше! А я с Великим Новгородом остаюсь. Да уж и недолго истомы - конечь видитце! Бог даст - отобьемся от Ивана, сама в монастырь уйду. К себе, на Белое море, в Неноксу. Для себя и строила, как Василий Степаныч, царство ему небесное! Мне теперь одной немного нать… Прощай. Еську возьми! Перед Богом ответишь за него! Постой ище… - Вынесла икону, вручила: - Давно мы с тобой дела ведем. На вот, возьми. Когда и вспомнишь!
Ушел Спиридон. Вроде, и не обиделась даже. Зашел, простился. Не отай, как другие. Григорий Тучин, вон, лица не кажет. В чем-то честнее они, хоть и живут на барыш. А всего честнее, поди, черные люди. Ремесленники, крестьяне - те за всех отвечают. В высоком терему прожила век, не видать было!
Гром грянул в январе. Великий князь вызывал новгородцев на суд к себе, в Москву. Всех - и того, кто не дождался разбора своих дел в тот приезд великого князя, и тех, чьи жалобы были поданы Городецкому наместнику и еще не рассмотрены. Вызывал истцов и ответчиков, и не только мелких людей, но и бояр великих - самого Захария Овина, Василия Никифорова Пенкова, Ивана Кузьмина. Такого еще не бывало. Многие и не верили даже. Судиться у себя, в Новгороде, - это была святая святых граждан вольного города. Без разорительных дорожных расходов, без исправы московской, где обдерут и правого и виноватого, где попасть в яму - хуже, чем умереть. У себя в затворе сидеть - не в пример легче! Все из дому передадут лишний кус, да и сунут стражнику, чтоб не прижимал очень, дома и стены помога!
Захария Овин не любил рискованных дел. В его ненависти к Борецким, давнишней, прочной, было, кроме идущего из старины родового соперничества, кроме кончанской вражды и юношеских воспоминаний о погроме неревлянами дядиного терема (то же теперь и им устроили - поделом!), в этой давней ненависти было и постоянное раздражение на то, как неоправданно и, с его точки зрения, зря Борецкие лезли на рожон. Потеряв старшего сына, Марфа не изменилась. Это сбивало его с толку.