- И церкви свои чтоб не строили!
- И это тож.
- Совсем с Русью рвать…
- Смоленщина, да Брянщина, да Киевская Украина, да Волынь, да Полоцкая земля - тоже Русь! - значительно возразил Еремей.
- Русь-то Русь, да под ляхами. Там, слышно, стали православных больно уж утеснять ноне. Как бы не ошибитьце!
- Ошибемся, сошлем литовских наместников с Городца. Воля наша. Договор по-старому - на всей воле новгородской!
- Ну, кто присягнет? Неревляне все ли согласны? Григорий, как ты?
Тучин хмуро пожал плечами:
- Уже ведь говорили! Одним нам с Москвой не сладить. Но вот только: должны ли мы с нею слаживать?
- Опеть!
- Дак что, и лапки вверх? У тебя самого земли на Двины!
- Вот именно. По землям - надо решиться, а по разуму - не знаю… Словом, я - «за».
- Ты, Пенков?
- И я тоже.
- А ты, Григорий Михайлович?
- Я - как мир, как все.
- Иван?
- Мы с братом заедино.
- Житьи согласны? Кто скажет?
- Ефим Ревшин!
- Говори, Ефим!
Ефим круто свел брови.
- Нас в Новом Городи до двух тысяч, в одном Неревском конци боле четырех сотен семей! За всех не скажем. То - вечу решать. Иным и страшно покажет. Однако в ляшской земли тамошние дворяна в сейме больше власти имеют, чем мы тут!
- Об этом уже толковали, Ефим!
- Толковали досыти, дотолковатьце не пришлось! Добро бы хоть сотские из наших выбирались!
- И об этом говорка была.
- Была-то была! - упрямо возразил Ефим, и прочие житьи теснее подошли к нему, подбадривая товарища. - Да толку? Феофилат Захарьин против, Овин против, Яков Короб против! Ищо не всех и назвал…
- Судная грамота изменена в вашу пользу!
- Дак ее Московской князь менял! - раздались сразу несколько голосов.
- А земли отберут?
Ефим исподлобья глядел на Селезнева.
- По землям решать, как Тучин сказал, дак и мы согласны! А только чтоб в суде наших не утесняли!
- И в Совете надоть нашим быть! - подхватил Роман Толстой.
- Про Совет погоди! - остановил его Ефим. - Может, нам и свой совет нужен, от житьих, об этом сейчас все одно не сговорим!
- Ладно, пущай плотничана про себя скажут!
Григорий Берденев, сын плотницкого тысяцкого, пожал плечами:
- Уже говорено! Присягать надоть!
- Житьи пусть говорят!
- Мы - тож!
- Мы - как Арзубьев!
- Киприян кого хошь уговорит.
- Только и про то, что Ефим молвил, помнить надоть!
- Григорий Киприяныч, ты в одно с отцом?
- Я и с Ефимом Ревшиным в одно! Ну, однако, батя с Марфой Ивановной вместях думали. А наши земли тоже на Двины.
- Что Славна скажет?
Олферий Иваныч решительно выступил вперед. У зятя Борецкого был такой же, как у родителя, Немира, задиристый норов и тот же крутой лоб, толкачом, и нос отцов, большой и горбатый.
- О чем спорим? Сто лет воюем с Москвой! Пора уразуметь, кто нам главный ворог!
Но взгляды оборотились на Своеземцева. От него, а не от Олферия, зависело сейчас, что решит Славна.
Он стоял бледный, и в голове проносилось: «Да минет меня чаша сия!» Почему нет отца? Такого важного, уже не от мира сего, в последние годы, когда он постригся и стал иноком Варлаамом у себя, в Важском монастыре… И все-таки близкого, родного, кого можно было спросить в трудный час! Со дня смерти отца скоро год, а все непривычно без него, и теперь, теперь! Так он нужен в этот час, в этот миг! «Отче, просвети меня!»
- Я вместе с вами… - сказал Иван тихо, одними губами.
Стали опрашивать пруссов - бояр с Прусской улицы и с Чудинцевой: от Загородья и Людина конца. Мнения опять разошлись, кто-то предложил жеребьи.
- Нет, други! - возразил Селезнев. - Дело такое всем надо решать и уж вместе быть до конца! За каждой вашей головой, господа посадники, сто голов житьих да тысяча черного народа!
- Ты, Юрий, за мать ответишь?
Красавец прищурился:
- Она сама за себя ответит! Уговора не было, за стариков решать. Я - как все.
Опять стали обсуждать ряд с Казимиром. Заметно было, что владельцы двинских земель соглашались охотнее тех, чьи владения лежали близ и южнее Новгорода: в Деревской волости, в Бежецкой, Ржевской и Яжелбицкой сотнях, в Заборовье или под Торжком. Еще и по родителям разделились. Младшие Грузы, сыновья Офонаса и Кузьмы, вовсе не спорили. Семен, племянник Александра Самсонова, колебался больше всех. Долго перекорялись Телятевы, выясняя, как и что постановлено с королем Казимиром.
Борецкий с Селезневым знали, что делали, когда собирали одну боярскую молодежь. Здесь решать приходилось самим - уже не спрячешься за широкую спину родителя, не увильнешь под мнение старших.
И когда наконец решили, то по древнему, полузабытому обычаю вынесли меч и на обнаженном клинке принесли клятву - стоять заедино.
И словно повзрослели все после принятого решения. Пусть оно было не окончательным: что еще скажут старики, как решит вече, которое в этом случае легко может выйти из повиновения и поворотить все наоборот… Да и не сегодня это началось, еще Витовт полвека назад набивался в Великие князья Господину Новгороду. И с Иваном не сегодня завязалась борьба, восьмой год тянется: и за Псков, и против Пскова, и посылали, и пересылывали, и мирились, каждый стоя на своем. А вот и подошло. И час пробил. Как удержат изнеженные руки мечи, как пойдут атласные кони под ливнем стрел? Какова-то еще и она будет - воля литовская?
- Эх, мужики, скучливо живем, песню! - вывел всех из задумчивости Иван Савелков.
Олена Борецкая тут как тут - внесла домру и гусли. Старательно не замечая Григория Тучина, подала гусли Савелкову. Тот перебрал струны, кивнул Олфиму:
- Ну-ко, подыграй!
Олфим наладил домру. Складным строем зарокотали струны.
- Павел, веди передом! - крикнул Савелков Телятеву.
Ой ты поле, ты полюшко чистое,
Молодецкая воля моя!
В лад, строго подняли песню голоса.
- Хорошо поют! - уронил Еремей, подходя.
- Эту сложили, еще когда на Волгу ходили наши, сто лет песне! - пояснил Иван.