— Смотря во сколько вы оттуда уехали в тот день, Ирина Сергеевна.
— Приехала я часа в четыре. Мама, конечно, меня не ждала. Сейчас самая работа в огороде. Картошку копают. Я всегда предлагала маме деньги на овощи, чтобы она не портила здоровье на этих грядках. Но старые люди не любят безделья. Мама все равно упрямо сажала каждый год картошку и другие овощи и сама их убирала. Когда я приехала, она как раз готовила мешки под урожай. Мне хотелось зарыдать у мамы на плече, попросить помощи и сочувствия, но вместо этого я взяла лопату и пошла в огород.
Копала, копала, как ненормальная. Мама ссыпала в мешки темные грязные клубни. Начал накрапывать дождь, но мы не ушли, пока все не убрали. Я очнулась уже в семь часов. Знаете, мне стало намного легче. Потом перетащили мешки под навес и пошли готовить ужин. Я пришла в дом, который часто снился мне в московской квартире и на всяких модных курортах. Зачем я туда ездила? Едут все, потому что престижно, потому что надо непременно увидеть все эти истоптанные миллиардами ног достопримечательности, а мне всегда хотелось только домой.
В комнатах все было по-прежнему. Снаружи мы, конечно, дом подновили, выложили кирпичом, сделали пристройку, провели воду и газ. Но в комнатах мама не разрешила ничего трогать. За буфетом остался даже кусок старых обоев, которые поклеил отец, когда мне было семь лет, на стенах висели мои похвальные грамоты. Часы, которые давно уже не ходят, стояли в углу. А в письменном столе лежат мои школьные тетрадки, дневники, старые песенники, знаете, такие забавные, куда мы с девчонками записывали модные песенки, пожелания и смешные глупые стихи. Там, среди своих детских вещей, я поняла, зачем надо дальше жить и где найти силы.
Мы с мамой пили чай с травами, говорили о погоде и об урожае. Потом я рассказала ей о Саше, о том, что произошло и что, возможно, он со мной разведется. Мама не стала меня утешать. Сказала только: «Что бог ни делает, все к лучшему». Так мы за чаем сидели часов до девяти. Стемнело. Я стала собираться в Москву. Слава не любит ночевать один, хотя ему уже пятнадцать. Собралась, села в машину. Приехала домой где-то, в половине одиннадцатого.
— Сын был дома?
— Конечно. Мы не очень-то близки, как и всякий мальчик, он больше тянулся к отцу. Только отец не проявлял к сыну большого интереса. Но в тот вечер Слава был ко мне очень внимателен — или мне так показалось, потому что я освободилась наконец от мужа и начала замечать других. Тут я и вовсе успокоилась. У меня оставалось двое дорогих людей: мама и сын. Что еще человеку надо?
Выпила успокоительное и легла спать. Разбудил меня ваш звонок. Знаете, даже не поняла сначала, что Саша убит. Для себя я его уже потеряла, конечно, но чтоб он вот так умер…
— Что вы подумали в тот момент?
— Не знаю. Кажется, обвинила себя, что не успела предупредить мужа. Как будто пожелала ему смерти. Я ведь видела мужа Лады, он готов был растерзать Сашу. По-моему, Андрей любил свою жену до безумия.
А потом я испытала облегчение. Не надо будет никому ничего объяснять, я не стану брошенной женщиной, я не буду испытывать унижение от чужого сочувствия и жалости. Это я, наверное, у Серебрякова научилась в одиночестве переживать горе и прятаться от людей. Роль вдовы приятнее роли брошенной женщины.
— Значит, вы были убеждены, что Александра Сергеевича убил Андрей, муж его любовницы? И предпочли об этом промолчать?
— Зачем разрушать еще и чужую жизнь? Из мести? Я не жажду чужой крови, тем более не испытываю желания покарать убийцу. Он существенно облегчил мне жизнь, избавив от стольких мучений. Цинично, конечно, но что поделаешь. Единственное, что меня тревожит, так это сын. С того вечера он смотрит на меня как-то странно. Я приехала поздно, вся на нервах, не удивилась, когда узнала об убийстве его отца. Не хочется в глазах собственного ребенка выглядеть кандидаткой в возможные убийцы. Пусть знает, что его мать не убивала его отца.
— Мне все же придется проверить ваше алиби. Наверняка соседи видели, как вы уезжаете. Спасибо за столь откровенный рассказ.
— Не за что. Глупо скрывать то, что так легко вытащить на поверхность. Видите, пряталась, пряталась от вас, а все равно пришлось признаться и подвести Андрея. Если вы сможете найти смягчающие обстоятельства, я буду вам признательна. Он действительно хороший человек. Поверьте.
— Убийство в состоянии аффекта. Но и это надо доказывать.
— Кофе еще хотите?
— Да, спасибо. — Они еще четверть часа сидели на кухне, вдыхая запах кофе и маленькими глотками впитывая божественный напиток. Каждый думал о своем: Ирина Серебрякова еще была под впечатлением своей исповеди, Леонидов уже обдумывал варианты допроса Андрея Елистратова.
Леонидов ехал к женщине, вокруг которой завязался такой плотный клубок сложных человеческих взаимоотношений, и не представлял, как сможет эту женщину в чем-то обвинить. Он боялся не справиться со своими чувствами и подпасть под ее обаяние. Красота всегда вызывает в людях священный трепет, даже если она создана для того, чтобы разрушать.
Лада Анатольевна Елистратова жила с мужем и сыном в одном из старых микрорайонов Зеленограда. Их квартира на десятом этаже выходила окнами на раскинувшийся вокруг города лес. Огромное кухонное окно было своего рода рамой для роскошного пейзажа, отражавшего красоту начавшейся осени.
В эту картину великолепно вписывалась невысокая женщина, опиравшаяся спиной о подоконник и обратившая к Леонидову красивое, но с уже начавшей увядать красотой лицо. Она сама была ранней осенью, еще молодой и прекрасной, испорченной только легкой грустью и сожалением о том, что лучшие дни все-таки позади. Черные длинные волосы Лады Анатольевны, скрученные в узел на затылке, подчеркивали прекрасную форму головы и выгодно оттеняли голубой цвет глаз. Ни одна из линий этого изумительного лица не была красива сама по себе: нос слегка вздернут, глаза небольшие, а рот, в противоположность им, слишком велик, ресницы обычной длины, легкие веснушки на щеках. Но все вместе составляло гармонию, которая называется красотой. Глядя на нее, хотелось стать хоть немного причастным к редкой красоте, на которую иногда расщедривается матушка-природа.
«Пожалуй, Ирина Сергеевна пристрастна к этой женщине, хотя всячески от этого открещивается», — подумал Леонидов, вспомнив, как отозвалась о Ладе Серебрякова.
Они молчали уже минут десять. Он не решался начать разговор: Лада привела его на кухню и замерла у окна, ожидая вопросов.
— Что же вы молчите, Алексей Алексеевич? Правильно я запомнила ваше отчество? — наконец проявила инициативу она и, уловив ответный кивок Леонидова, продолжила: — Я готова с вами побеседовать, хотя, признаться, неважно себя чувствую. Последние дни были не самыми приятными в моей жизни.
— Извините. Не прийти к вам я не мог. И есть доля вашей вины в том, что приходится сегодня так тяжело . переживать. Если бы вы вышли замуж за Серебрякова пятнадцать лет назад, то сейчас ни вам, ни вашим близким не было бы так больно.