Алексей скомкал пластмассовый стаканчик, промокнул бумажной салфеткой бурые пятна на красном панцире стола и ласково потрепал его за клешню:
«Потерпи еще немного, дружище, скоро на покой…»
Доказывая свою полезность для общества, он приехал в Митино, где в одной из новостроек облюбовал трехкомнатную квартиру А. С. Серебряков, чтобы жить здесь с любимой женщиной долго и счастливо. Площадка вокруг дома была выровнена, обозначено место будущего сквера, где лет через…цать будет шуметь листва и запоют соловьи. В землю воткнуты чахлые прутики, рядом вкопаны скамейки. Голо, неуютно. Леонидов так и подумал: неуютно. Пусто. Не с кем поболтать о том о сем. О жильцах. Кто недавно продал квартиру, а кто купил. И вдруг заметил мужчину с собакой, похожей на бульдога. Но та почему-то была в полоску. Леонидов заинтересовался невиданной мастью и подошел. Полосатый бульдог оскалил зубы.
– Фу, – вяло сказал мужик.
Собака тут же перестала рычать и села: пусть будет «фу». Леонидов порадовался тому, что он невкусный. Хоть он и полосатый, но все ж таки бульдог.
– Закурить не найдется, друг? – спросил жизнерадостно. Ради дела он готов был пожертвовать всем, и здоровьем тоже. Раз любовью пришлось пожертвовать, остальное не имеет значения.
– Не курю, – ответил мужчина вполне миролюбиво.
– А чего так? Болезнь, что ли, какая?
– Ага. Бедность называется.
– С работы поперли?
– Поперли. Кто был всем, тот стал никем. Теперь вот с Тигрой гуляю, на лавочке сижу и осмысливаю сущность бытия. А ты чего здесь бродишь?
– Тоже осмысливаю. Хожу, вопросы людям задаю.
– Журналист, что ли?
– Не совсем.
– Неужели милиция?
– Она. Ничего, если я вас тоже поспрашиваю?
– Валяй. А то я без общения погибаю. Ввиду временного бездействия. Присядем?
– Присядем, – согласился Леонидов.
Мужик ему нравился. Да и бульдог ничего. Жаль, что полосатый. Дождь перестал. Почему бы не посидеть, не подышать озоном? Хозяин Тигры достал из кармана аккуратно сложенный пакет с яркой надписью «Мальборо» и постелил на лавку. Потом достал другой пакет, с рекламой канцтоваров, предложил Леонидову. И пояснил:
– Хожу по магазинам, которые еще открыты. Интересуюсь, заодно прихватываю пакеты. Если бесплатно.
– Продавцы не ругаются?
– Мне теперь все равно. Безработные, они не гордые. Да ты садись.
Леонидов накрыл пятой точкой канцтовары и со вздохом сказал:
– Интересует меня один день, двадцать девятое августа. Вы свое полосатое сокровище ежедневно выгуливаете?
– А как же! Только ты мне числа не называй, скажи лучше, какой был день недели.
– Это был понедельник.
– А… Значит, сразу после воскресенья, – философски заметил мужик.
– Именно. Была суббота, потом воскресенье. А в понедельник вы могли увидеть здесь большую черную машину. Она называется «Сааб». Я вам на песочке могу нарисовать, что эта штуковина из себя представляет.
– Это я и сам тебе запросто нарисую. Друг, машины – моя слабость, – с чувством сказал мужик. – Обожаю я машины. «Сааб» – это ж песня! Сиденье с подогревом, движок мощный, в северной стране сделана, значит, зимой заводится с пол-оборота. Песня!
– А не звучала она в здешнем эфире в понедельник?
– А как же! Заслушался, честно скажу. Как работает мотор! А? Понедельник, гм-м-м… Такой день не забудешь!
– И что было интересного в этот день?
– Парад машин, вот что. Я, как заядлый автомобилист, люблю поглазеть. Дело было так: гуляли мы с Тигрой вокруг песочницы, и вдруг подъезжает к дому этот самый «Сааб». Черный. Вышел из него солидный мужик. В костюме, при галстуке. Лицо такое, министерское. Вышел – и шасть в подъезд. И сразу подъезжает «Пассат», темно-зеленый металлик, год выпуска – не ранее девяносто второго, движок один и восемь. Подъехал он тихо-тихо, да еще за кусты попытался спрятаться. Это здесь-то! Среди чахлой растительности! Самое странное, что никто из «Пассата» не вышел. Пока я «Пассат» рассматривал, гляжу, подъезжает «Гольф». Тоже движок один и восемь. И год выпуска не ранее девяносто второго. А цвет у «Гольфа» темно-голубой, металлик. Красивая машинка, бабская. И вышла из нее баба, шикарная брюнетка. В шляпе. И тоже бегом в подъезд. Тут подъезжает «Вольво», семьсот сороковая, да еще универсал! Это я тебе, друг, скажу тачка! И цвет шикарный, серый. Перламутровый. Как жемчуг переливается. Это уже не песня, а целая поэма. А водитель к тем же чахлым кустикам попытался прижаться. «Пассат»-то, как увидел, что туда «Вольво» прет, так и рванул с места. И не жалко такую тачку! Задел левым крылом заборчик. Тот скрежет мне до сих пор ножом по сердцу. Эх, почему на таких тачках уроды ездят, а? Я бы с нее пылинки сдувал, тряпочкой каждый день полировал, стеклышки вылизывал. А он ее о забор! И, главное, по дури. Накупят себе прав всякие уроды и давай хорошие машины разбивать! Эх!
Леонидов сидел, не дышал. Пусть выговорится. Это удача, самая настоящая удача! Двадцать девятого августа, днем, здесь разыгралась драма. Поцарапано левое крыло «Пассата».
– А из «Вольво» вышел кто-нибудь? – хриплым голосом спросил он.
– В том-то и дело, что нет! Мужик там сидел, это точно! Я долго машину разглядывал. И водителя видел. Он намертво вцепился в руль и замер. Ну мы с Тигрой посмотрели на эти дела да и дальше пошли. Пока гуляли, ничего не изменилось. Тот тип, что в «Вольво» сидел, так и не двигался, а «Сааб» и «Гольф» рядышком стояли.
– Когда они уехали, не знаете?
– Нет, я ведь, домой пошел, кино смотреть.
– Ну, спасибо. Ценная информация. А запротоколировать ваши показания? Чтоб все официально? Подъехать к следователю?
– Да за ради бога! – обрадовался мужик. – Все развлечение. Только я не понимаю, какой здесь криминал? Угнали, что ли? «Сааб» или «Вольво»?
– Следователь вам объяснит, – уклончиво сказал Леонидов, а в душе все ликовало: он нашел ценного свидетеля! Не зря прожит день!
Ах, Ирина Сергеевна! Как же так? Почему вы не рассказали о том, что случилось днем двадцать девятого августа? Ведь это вы водите темно-зеленый «Пассат». И левое крыло у вас поцарапано. Как же так, Ирина Сергеевна?!.
В квартире Серебряковых было тихо, как в могиле. Дверь Алексею открыл Серебряков-младший, угрюмый подросток с желтыми волчьими глазами, и глянул на старшего оперуполномоченного с откровенной неприязнью. Только что зубы не оскалил. Потом исчез в своей комнате. «Никто меня не любит, – пожалел себя Леонидов. – Никто. И она тоже…»
Вдова вышла к гостю, кутаясь в теплую шаль. Ирину Сергеевну знобило. Выглядела она плохо. На лице красные пятна, нос распух. Никак не жена бизнесмена. Не хозяйка процветающей фирмы. Ну, не процветающей, а выжившей после кризиса, что само по себе уже успех. А она плачет.