Из-под короны, по французской моде, падают широкие атласные ленты, и архиепископ слегка, чуть заметно, встряхивает короною, расправляя их. Вот тяжелый золотой обруч коснулся ее головы. Загремели все трубы, общий крик «Слава!» оглушает Ядвигу. По прочтении Евангелия ее отводят к престолу, устланному парчою, и там наконец, взойдя по ступеням, она садится, садится на престол. Свершилось!
Тяжелую корону, усыпанную драгоценными камнями, теперь держат над ее головой два сановника, держат до самого конца службы. При «offertorum»
Ядвига сходит с престола и кладет на алтарь в золотом сосуде хлеб и вино.
За нею к алтарю подходят все вельможи. Возвращаясь на трон, Ядвига снова садится, струною выпрямив спину, притушив долгими ресницами радостное сияние глаз. Ждет причащения. (И тогда будет все, все! И она сможет приказывать и велеть, как истая королева, как мог ее покойный отец, Людовик! И тогда она позовет Вильгельма…) Не забудем, что королеве Ядвиге всего четырнадцать лет!
Вновь она идет к алтарю, приемлет причастие, стоя на коленях. И опять трубы и флейты, опять славословия шляхты (мещан в соборе нет!). И снова, процессией, ее отводят назад, в замок, к праздничному столу.
За столом Ядвига сидит на приготовленном для нее престоле. Гости пьют и едят, хвалят обилие рыбы и вина, а Ядвига глядит на все это с тою опустошенностью в душе, которая наступает по достижении давно и трудно желанного, и не понимает: что же изменилось в ней самой и для нее? Чем этот пир отличен от того, прежнего, по приезде в Вавель? Разве тою заискивающей почтительностью, с какой обращаются к ней теперь девушки-сверстницы, которые всего неделю назад резвились, бегая по лестницам замка, и волокли хохочущую Ядвигу вслед за собой.
Назавтра коронованный «король» отправляется в город принимать присягу краковян. Перед ратушею ей был поставлен престол. Ядвига воссела уже привычнее, чем вчера, и могла рассмотреть и бургомистра и ратманов, которые, в числе двадцати четырех, подходили и кланялись. А за ними – одиннадцать судей с войтом во главе, а за ними – старшины цехов, купцы во главе с Фуггерами, забравшими едва не всю торговлю медью. Город Краков, после татарского погрома, при новом заселении стал немецким. Немцами были городские мещане, ремесленники и купцы. Немецкий язык употреблялся в актах и грамотах. Отдельные дворы-поместья шляхты были оттеснены на окраины города, за пределы основных городских улиц: Градской, Жидовской, Николаевской, Сенной и Басацкой. По дороге от Вавеля возвышались уже тогда два величественных монастыря – францисканский, ближе к замку, по левой стороне улицы, и доминиканский, или «павлов», напротив Градка. И дома той эпохи, островатые, тесно поставленные, – типичная немецкая готика, – сохранились доселе, так что разве кроме исчезнувшей грязи замощенных и заасфальтированных улиц все прочее оставалось таким, каким его видела Ядвига в дни своей коронации, принимая местных бюргеров и гостей и отвечая по-немецки на их немецкие приветствия. По-немецки Ядвига говорила свободно и гораздо легче, чем на польском, который ей еще предстояло учить и учить, чтобы наконец язык страны стал ей действительно родным. Впрочем, зная уже несколько языков, польским Ядвига овладела быстро.
Быстро разобралась она и в том, чего от нее хотели и купечество, и шляхта. Вернуть Польше Червонную Русь, откуда шел дорогой красильный червец. Через Львов и крымские города – колонии Генуи – шла к тому же торговля с Востоком. Да и сама благодатная тамошняя земля была предметом вожделений многих малопольских магнатов. Однако вернуть Червонную Русь – значило поссориться с матерью и сестрой, Марией, вызвать возможную войну с Венгрией! (Последующие несчастья, обрушившиеся на королеву-мать, ссоры с Сигизмундом и роковой плен в Хорватии, кончившийся гибелью королевы Елизаветы, развязали руки малопольской шляхте относительно Червонной Руси.) Пока же Ядвига старалась деятельно и с успехом, как казалось ей самой, участвовать в управлении. Кому-то давала магдебургское право, кого-то вознаграждала за понесенные убытки, подтверждала право раздела имений, установленное еще бабушкой Елизаветой, «кикутой», наградила Леливита Яська из Тарнова, Сендомирского каштеляна. Святками, в январе 1385 года, даровала Магдебургское право селу Лисову благородного Спытка из Мельштына…
И совсем не казалось ей, что события идут отнюдь не по ее воле, что делает она лишь то, что задумано и разрешено кем-то иным, а уж о том, что истинный ход событий даже неизвестен ей, королева Ядвига уведала только тогда, когда грянула весть о ее бракосочетании с литовским великим князем Ягайлой.
Вряд ли стоит корить четырнадцатилетнюю девочку в том, что она в поисках верных слуг, не разобравшись, приблизила к себе ловкого прохвоста, Гневоша из Далевиц, угодника и лукавого царедворца, в совершенстве постигшего искусство наушничанья и клеветы. Он был так приветлив, так мил, забавен, внимателен и услужлив, что ему первому поведала Ядвига сердечную зазнобу свою: тоску по Вильгельму, венчанному как-никак супругу своему. И Гневош, которому неведомы были высокие замыслы о воссоединении Польши с Литвой, тотчас принялся наводить мосты – отыскивать среди придворных сторонников Вильгельма и сноситься с австрийским домом… А если бы знал?
Пожалуй, и тогда, из озорства, из того только, чтобы насолить, напакостить тем, кто выше его, не бросил бы он своднических дел своих. Ядвиге же предстояло в будущем не раз хлебнуть лиха с этим своим наперсником.
В эти неполных три месяца, от середины октября 1384 года до января 1385-го, пока Ядвига осматривалась и привыкала к заботам царствования, споры и свары вокруг польского престола отнюдь не стихали. Громко роптали прежние сторонники Земовита Мазовецкого. Рвался к власти, воспомня о своих наследственных правах, Владислав Опольский. Но незримая воля, сотворившая в конце концов унию Польши с Литвой, продолжала неукоснительно действовать.
Следует решительно отмести предположение, что инициатором сватовства был сам Ягайло. Литовские князья не по раз напоминали потом, что-де именно поляки призвали Ягайлу на королевский престол. И опять церковь! Так, познанский епископ Доброгост уже лет за двенадцать до того, относя папские послания к литовскому двору, входил в близкие сношения с Ягайлой. (А еще был жив Великий Ольгерд, и не забудем о странно затянувшемся безбрачии литовского князя!) Но было ли ему самому до брака в эти судорожные годы, когда, вослед за убийством Кейстута, разгорелась стремительная пря Ягайлы с Витовтом, ежели в конце мая 1383 года Ягайло был готов (во всяком случае обещал!) принять крещение от орденских рыцарей. Крестоносцы сами не захотели того, распустив слух, что якобы Ягайло с Ульянией, матерью своей, готовил убийство великого магистра Ордена.
Уже в июне того же года, вместе с Витовтом, рыцари вторгаются в Литву, берут Троки, подступают к Вильно. Осенью Витовт принимает католичество с именем Виганда, грамотой отдает Жмудь Ордену и весною 1384 года, в Троицу, идет с рыцарями в большой поход. Рыцари, согнав шестьдесят тысяч строителей, возводят на месте Ковно крепость Мариенвердер, однако Ягайло отбивает нашествие и ищет мира с двоюродным братом, обещая вернуть ему Троки. Братья сговариваются, и Витовт нежданным ударом захватывает рыцарскую пограничную крепость Юрбург. Его зять Судемунт обманом схватывает комтура Дитриха Крусте, врывается в открытые ворота, замок взят, ограблен, уничтожен. Так же взят Байернбург. Затем, объединившись со вчерашним врагом Скиргайлой, Витовт идет под Мариенвердер. Восемь недель штурма. Участвуют русские пушкари с русскими осадными машинами. Комтур Генрих Клей гибнет. Рыцарская помощь застревает на другой стороне Немана.