– Приехал меня хоронить, владыко? – спросил с потаенною улыбкою радонежский игумен и, не давая Киприану раскрыть рта, домолвил: – Я рад тебе! Ты мало изменился за прошедшие годы. Доволен теперь, занявши этот престол?
– Нам должно было встретиться, – вымолвил Киприан.
– Федор тебя понудил?
Врать Сергию было бессмысленно, и Киприан сокрушенно признался:
– Федор! Одержим есмь делами суетными… – начал все же оправдываться Киприан. – Селы запущены, книжное дело угасло, художества…
– Я слышал, ты перезвал гречина Феофана на Москву? – перебил Сергий.
По этому утверждающему вопрошанию Киприан понял, что рассказывать радонежскому игумену о делах митрополии почти бессмысленно, он и так знает все. «А что же стоит тогда? И о чем говорить?» – подумал он, и Сергий, словно услыхав, ответил сразу:
– Помолчим, владыко! Тебе не хватает тишины. Не надобно давать суете овладевать собою!
Ничего не сказал более Сергий, но Киприан вдруг начал неостановимо краснеть. Он приехал ободрить и наставить умирающего, а получилось, что Сергий сам наставляет и учит его напоследях! В нем колыхнулись непрошеная обида, возмущение, даже гнев, на миг показалось, что Федор его бессовестно обманул… Колыхнулось – и угасло. Тишина Сергиевой кельи засасывала и покоряла. На долгий миг понял он всю суетную ничтожность тех дел, которым отдавал всего себя и которые чаял необходимыми для бытия русской церкви.
– Нет, Киприан, – сказал наконец Сергий. – Все, что ты делаешь ныне по церковному устроению, надобно! Надобно и всем нам, и тебе, владыко! Я ухожу… Мы все вскоре уйдем. Федор тебя не обманул, наступает новое время! Но того, что добыто нами, вам нельзя истерять! Не угасите Духа Живого во всех ваших стараниях. Не то и писаное слово, и сказанное с амвона, и изображенное вапою на стене церковной или в иконостасе, да и сами стены церковные – все окажет себя пустотою и тленом!
– Изограф Феофан то же самое говорит, – неожиданно для себя высказал Киприан, за миг до того даже и не думавши высказывать такое. – Бает, что Византия давно мертва, а дух Божий жив на Руси!
– Токмо пусть не ошибаются те, кто надеется обрести милость Божию безо всякого труда! – возразил Сергий. – Вера без дел мертва есть, и ты, владыко, поставлен блюсти, и наставлять, и понуждать с неукоснением к деланию. Чаю, многие беды грядут православию от латинов, и не последнее из них то, что совершилось в Литве! Расскажи мне, как оказалось возможно такое?
Киприан начал говорить сбивчиво, рассказал об Ольгерде, об Ульянии, что каялась, умирая, в измене православию… Все было не то, и он чувствовал, что не то! Православная церковь токмо оборонялась, не наступая, и в сем был источник бед, грозящих полным сокрушением веры в землях славян. Надобны были книги, риторское и иное научение, надобно было делать то, что он, кажется, уже делает и будет делать и к чему, как он начинал понимать теперь, и предназначали его Сергий со своим племянником Федором. Нужны старцы, учителя, проповедники, отцы церкви, как в первые, изначальные времена, когда жили Василий Великий, Григорий, Иоанн Златоуст и иные многие. Он рассказывал, оправдывался и хвалился немногими, как видел теперь, победами в этой непрестанной битве за души верующих, и дивился, и ужасался тому, что дает, по сути, отчет этому умирающему старцу, которого он хотел только причастить и благословить, словно робкий ученик, сдающий экзамен строгому наставнику своему.
Киприан наконец смолк. Сергий дремал, и неясно было, не пропустил ли он почти всего, что говорилось сейчас, мимо ушей. Но спящий открыл глаза, отмолвив тихо:
– Я слушал тебя. – И, помолчав: – Чаю, не обманулись мы с Федором в тебе, Киприане! Все, что ты делаешь, – продолжал он с душевною простотой, – надобно. И труды твои даром не пропадут. Церковь стоит на земле и не может чураться земного. Помни только, отче, что надобное Господу – в духе, а не во плоти. И ежели в церкви угаснет духовное горение, не поможет уже ничто! И никакое научение книжное не сохранит веры живой в малых сих! – Он умолк, глядя в далекое ничто. Киприан уже намерился тихо встать, когда Сергий продолжил: – Спасибо тебе, владыко, что посетил меня! Со временем ты и сам возрадуешься сему посещению. – Он медленно улыбнулся, раздвигая морщины щек. – Я не держу тебя боле! Ступай. Келья готова, отдохни. И приходи помолиться со мною, когда позвонят к вечерне. Это тоже надобно. Для тебя.
Сергий тяжело встал, провожая гостя, и гордый Киприан, не постигавший доселе, что такое возможет с ним быть, встал на колени, принимая благословение у этого лесного инока, ухитрившегося при жизни стать бессмертным.
Назавтра, проводив Киприана, Сергий сразу же слег. Он не ведал, что эта встреча отберет у него столько сил, и несколько дней потом приходил в себя.
Теперь он уже с некоторым страхом сожидал приезда Василия. Впрочем, Василий сидит в Орде и вряд ли успеет на этот раз его посетить. Однако совсем неожиданно для преподобного приехала великая княгиня Софья. Приехала вдвоем с Евдокией, страха ради, как понял он. Евдокия не удержалась, всплакнула, довольно долго говорила о своем, домашнем, наконец поняла, оставила их вдвоем.
Сергий разглядывал сероглазую дочерь Витовта, гадая про себя, к добру или худу для земли этот брак. Витовт, конечно, попытается через дочерь свою держать Василия в руках. Сумеет ли только? В Василии была внутренняя твердота, и Витовт скорее всего обманывается… Тогда не страшно! Русские князья часто женились на литвинках… Приехала просить духовной помощи в близких уже родах?
– Тяжела я! – признается Софья, и старец кивает головою, словно уже заранее знал о сем. Спрашивает в свою очередь:
– Как назовешь дочерь?
– Дочерь?! – Софья глядит в этот высохший лик, в эти внимательные неотмирные глаза, с отчаянием думает: «Он знает все! И спросит сейчас, люблю ли я Василия!»
– Муж даден един и на всю жизнь, до гроба лет! – строго возражает ее страхам радонежский старец. – Храни его!
Мысли Софьи мечутся, как перепуганные птицы. В самом деле, любит ли она Василия? Не спросил, не спросил… А это сказал! Он все знает! Ведь не с тем приехала, не для того! Она не поверила Феофану, хотела сама узреть дивного старца, понять: что же такое заключено в этом православии, отчего целый народ готов положить за него жизни свои? И тогда римские прелаты, конечно же, не правы! Но тогда не прав и ее батюшка!
– Не допускай, дочерь моя, войны литвинов с Русью! Ни к чему доброму это не приведет. Удержи своего отца, он любит тебя! – остерегает ее Сергий, и Софья потерянно кивает, мало понимая, к чему обязывают ее эти слова и этот согласный кивок.
– Ежели дочерь… То я… то мы назовем ее Анной! – робко сказывает она.
Сергий кивает:
– По бабушке! Ну что ж, имя доброе…
– Страшусь за Василия… – начинает Софья, чтобы только что-то сказать, не молчать тут, в этой пугающей ее келье.