«Многоуважаемый Эдуард Олегович!
Очень рады с Марусенькой за помощь, которую вы нам постоянно оказываете! Ни в чем мы не нуждаемся, все у нас есть, и даже сверх того. Немногие так нынче живут. Сообщаю, уважаемый Эдуард Олегович, что дочь ваш^Мария проявляет удивительные способности к рисованию. Едва только" говорить научилась, как тут же попросила краски. И с тех пор изводит их в немыслимом количестве, а в школе, где Марусенька учится, во всех коридорах одни ее рисунки. Посылаю вам некоторые из них на ваше художественное рассмотрение.
Остаюсь с огромным уважением
Алевтина Кирсанова»
— Эдик, сколько ей уже лет? Твоей дочери?
— Лет десять, должно быть, или около того.
— Нет, ты посмотри, посмотри!
— Да?
— А неплохо. Очень неплохо. Неужели же не видишь?
— Возможно, что неплохо. И что?
— Вот теперь я верю, что это твоя дочь! Ты должен ей помогать!
— Я и помогаю.
— Ты должен по достижении девочкой совершеннолетия оказать ей протекцию.
— Нелли! У меня сын, два внука…
— И ни один из них не проявляет склонностей к живописи. А какая-то девчонка из провинции… Нет, в самом деле, обидно! Если хочешь, я узнаю мнение Веригина.
— Не стоит. Рано еще.
— Ну, как хочешь. Подождем.
…и еще девять лет спустя
«Глубокоуважаемый Эдуард Олегович!
Все эти годы вы не оставляли нас с Марией своей материальной помощью, за что по-прежнему вам признательна. Но отсутствие твердой отцовской руки не могло не сказаться на воспитании нашего с вами совместного ребенка. Дочь ваша Мария доставляет мне великое множество проблем. Уже минуло ей восемнадцать лет, а заниматься ничем не хочет. По-прежнему малюет свои картинки да бегает на танцульки. А что уж одни мальчики у нее в голове, так это для всего города не секрет.
Учиться Маруся не хочет, поступала после десятого класса в веттехникум, да завалила экзамены. Неспособная Маруся к учебе, вот ведь как оно выходит. Конечно, благодаря вам, в деньгах мы по-прежнему не нуждаемся, потому что высылаете вы много. И то сказать: в это смутное время остается только удивляться, как успешно пошли ваши дела. По телевидению даже частенько говорят, как вы признаны во всяких там заграницах и сколько денег и какие дома вы имеете.
Но это я не к тому, что нам с Марусенькой мало. Не посоветуете ли вы, куда пристроить нашу с вами дочь, и не пора ли вам проявить всю мудрость отцовского воспитания?
Остаюсь с неизменным уважением Алевтина Кирсанова.
Рисунки Марусины высылаю бандеролью, помнутся немного, да невелика потеря. Этого добра дома много, и это только и есть от Маруси польза. Да и с нее денег нет».
— Ну, что скажите, Эраст Валентинович?
— Недурственно, весьма недурственно, уважаемая Нелли Робертовна. Сколько вы говорите лет этой вашей… м-м-м… Марии Кирсановой?
— Восемнадцать. Она, кажется, в мае родилась. Значит, скоро будет девятнадцать.
— Что ж. Недурственно.
— А есть у этой девушки, скажем, какой-то особый талант?
— Что значит, особый, дорогая моя Нелли Робертовна?
— Ну, скажем, как у ее отца, Эдуарда Листова? Не напоминает ли это вам его манеру, стиль?
— Как? Эдуард Листов ее отец?!
— Видите ли, это давняя история. В общем, все началось с того портрета в розовых тонах. Я подозреваю, что на портрете мать девушки, хотя Эдуард упорно не желает об этом говорить. Ему скоро семьдесят, и скажу вам прямо, Эраст Валентинович, что его рассудок…
— Значит, Мария Кирсанова дочь Эдуарда Листова?! Ну, тогда это все меняет.
— Меняет? Почему, собственно, меняет?
— Видите ли, если бы это была другая девушка, не дочь великого художника… Словом, как просто Марии Кирсановой ей одна цена, а как дочери Эдуарда Листова совсем другая. Ведь когда великий талант уходит, хочется какой-то преемственности. В данном случае преемственности поколений. И перед дочерью Эдуарда Листова, да еще и столь талантливой, открыты все пути. У девушки большое будущее, если, конечно, отец официально ее признает. Или хотя бы не будет отрицать… Что вы сказали насчет рассудка уважаемого Эдуарда Олеговича?
— Ах, как-то даже и не удобно об этом говорить. Словом, он со мной разводится.
— Вот как? И что это? Другая женщина?
— У него от картины к картине другая женщина. Последнее время его знаменитая красная гамма сгустилась совсем уж до какой-то черноты. Я уверена, что это влияние его последней пассии. А ведь он уже так плох…
— Ах, ах, ах! Надо бы с ним поговорить…
— Послушай, Эдуард, Нэлли Робертовна мне вчера сказала…
— Погоди. Что ты думаешь об этом?
— Это? Замечательные, талантливые рисунки! По манере письма очень похоже на тебя двадцатилетней давности. Сколько света, сколько экспрессии!
— Эта девушка, в самом деле, талантлива?
— Талантлива ли она? Да у нее большое будущее! Великое будущее! Поверь, я в этом деле кое-чего понимаю. Это твоя ученица?
— Дочь.
— Поздравляю.
— Я теперь все чаще и чаще возвращаюсь мыслями в ту осень, в маленький провинциальный городок. Сын — бездарность, внуки бездарности. Эдик меня так просто раздражает. Сынок удружил: назвал этого негодяя в мою честь! Как же, первенец! Бездельник, картежник, развратник! А вот эта девочка, словно луч света. Не зря, выходит, прожил свою жизнь. Я умру, а она будет картины писать. Дочь Эдуарда Листова. Имя мое не умрет, нет… Знаешь, я развожусь с Нелли.
— Вот об этом я и хотел поговорить. А стоит ли? Скажи прямо, как старому другу: у тебя появилась другая женщина?
— В моем возрасте женщина? Так, пустячок. Последняя вспышка страсти, все еще хочу доказать кому-то, что я не старик. Кстати, о старости: хочу привести в порядок дела перед смертью. Не спорь, не спорь, Эраст, я человек пожилой. Чувствую, что смерть рядом уже. Хочу сделать соответствующие распоряжения. Пусть завещание мое для кого-то окажется ударом, но я принял решение. Приглашаю тебя на следующей неделе, во вторник, присутствовать на официальном подписании у нотариуса. Я хочу, чтобы как друг семьи ты был в курсе. И умоляю: не оставляй Марусю после моей смерти. Вот ведь какая бестолковая женщина эта Алевтина!. Сколько раз просил прислать фотографию Маруси, а она шлет одни рисунки! А так хочется знать, какая она, моя дочь. Похожа ли она на меня?
— Она похоже на тебя картины пишет, этого больше чем достаточно.
— Хотелось бы съездить туда перед смертью, в тот маленький провинциальный городок. А, знаешь, я ведь там был удивительно счастлив! Сказочная, волшебная осень! Только теперь начинаю понимать, что напрасно гнал от себя воспоминания…