Он лишь порою хмурился, вспоминая упрек в единодержавии, брошенный ему ростовским князем. Веско ответить ему Дмитрий так и не сумел и теперь досадовал на себя. Ответить было бы нужно. Очень нужно! Но как?
Снова созревали хлеба, лето перевалило на вторую половину. В листве, тяжелой и пышной, уже не было весенней яркости, и хоть нигде не проглядывало еще ни одного желтого листа, но уже их предвестье чуялось в дремлющих кронах дерев, в жаркой истоме полей, вянущих травах и пыльном, словно выцветающем, небе.
Во Владимире он узнал от великого баскака, что Андрей получил у нового хана, Туданменгу, ярлык на все великое княжение и уже отбыл в Орду за помочью. Татарин глядел на князя глумливо. Дмитрий смолчал. Сдержался. Пройдя к себе, потребовал городового боярина. Боярин отсутствовал. Слуги, как тараканы, попрятались по углам.
Мир рухнул.
Дмитрий сжал кулаки: «Эх, Андрей!» К сердцу подступила боль. Быть может, я виноват? Вспомнил, как сидели в Новгороде… Лицо Андрея… Горячий гнев вытеснил растерянность и страх. Нет, он еще поборется! Власти просто так не отдаст! Собрать всех! Вооружить город! (Но кого? И как собрать?! Где бояре?! Владимирцы разбегаются, как мыши… И нет митрополита!) Владимирцы, и верно, разбежались все. Охрана осталась только своя, переяславская. Его встретил Окинф, сын Гаврилы Олексича.
– Ты не убежал? – спросил, не сдержавшись, Дмитрий.
– Нам, переяславцам, куды бежать? – ответил Окинф, не обижаясь. – Обороним, коли заможем…
Ратники, брякая оружием, собирались к своему князю. Иные были в крови, наспех перевязаны.
– Татары хотели забрать казну, да наши не дали. Тута маленько сшибка вышла! – объяснил Окинф. Прибавил, помолчав: – Баскак отряд послал в Переяславль, упредить бы!
– Когда? Что ж не сказали! (Собрать всех, кого можно. Скакать. Догнать. Укреплять Переяславль.) – Он уже понял, что тут, во Владимире, не удержаться.
– Как батюшка?
– Батюшка здрав. Переяславль стережет, да вот от татар худа не стало б…
Дмитрий обозрел напряженные, повернутые к нему лица и приказал негромко, но твердо:
– Скакать в ночь!
Светлое солнце, не покраснев, опустилось за рожь, оставив на краю неба золотистую, быстро тускнеющую пелену. Федор поднял голову. Выше облачной дымки лежала спокойная светлая голубизна. Размазанные по окоему сиреневые полосы облаков темнели. Это небо! И эта тихая, еще ничего не знающая о своей участи, с налитыми хлебами, готовая родить, земля. Литое колесо солнца, на которое было не больно смотреть глазам… Тишина, проломанная коваными копытами. Бешеный скок коней.
Мчались, пересаживаясь с коня на конь. У кого-то захрапела и пала лошадь. Ратник отстал, снимая седло. Ждать не стали. Привал сделали перед утром. Вываживали коней, не пуская сразу к воде. Ноги плохо слушались после седла. Хотелось все бросить и повалиться наземь.
Серая мга съедала звезды.
– И ласточка низом! – сказал чей-то голос из темноты. – К дождю!
Другой поддержал:
– Как польет, тут те, и по мокрому-то, вборзе не поскачешь!
Федя, шатаясь, подымался от ручья. Князь с боярином Окинфом стояли на бровке, оба слегка расставив ноги, рисуясь крепкими черными тенями на рассветном небе, и он невольно подивился выдержке воевод.
– Татары беспременно возьмут на Юрьев, – говорил Окинф. – А мы лесной дорогой. Должны упредить… Кони у их! – Окинф присвистнул.
– Не стали бы казну отбивать в Юрьеве!
– Казну Морхиня довезет, люди есть. Да нет, татары сами тоже не начнут, сколько их тута? Горсть! Во Владимире не взяли! Юрьевский князь не даст…
Они прошли. Федор, дойдя до своих и без вкуса пожевав хлеба, повалился на попону…
Разбудил мелкий теплый дождик. В тумане шевелилась рать.
– Седла-ай!
Небо серело.
– Обложной! Ну, ветерок бы хоть! – толковали, подтягивая подпруги и взнуздывая коней, ратники.
– Кажись, задувает…
– Дай бог!
Дорога раскисла враз. Со скока скоро перешли на рысь, дальше ехали шагом.
Небо осветлело. Поднялся ветер, и пошел крупный дождь. Вымокли до нитки, зато скоро тучу свалило и стало проглядывать солнце. Густой пар стоял над прудами. Подсиненное облачное молоко рыхло волочилось, таяло, открывая синие размытые проталины. Белой порошею цвела на паровых полях свинка. Редко-редко доносился со стороны крик ратая да далекое конское ржанье, и снова только глухой чавкающий топот сотен копыт, шумное дыхание людей и лошадей, стук или звяк стремени да по временам резкий окрик старшого. Казалось, неоглядная тишина волнами расступалась и снова смыкалась позади проходящей рати, гася все звуки. В тишине наливалась рожь и яровые, светло колосился овес. А небо намокало лиловою влагой, от земли, от травы парило, солнце грело сквозь прозрачную облачную пелену, и ветер сушил землю, начинавшую ошметьями отлипать от копыт коня. И сквозь волглый зипун Федору уже начинало парить плечи и спину.
Уже показались сосны. Твердая лесная земля обрадовала всех. Кони перешли с рыси на скок. Вытягиваясь длинной змеей, ратники исчезали под влажной крышей бора.
«Успеть, успеть, успеть!» Уже ярость скачки захватила и людей и животных. Еще кто-то, захрапев, сполз с седла, еще чей-то конь, шатнувшись, сбился и стал заваливаться. Мокрые сосновые ветви хлестали по лицу.
Стало жарко. Солнце высушивало ветви. Густо парило, обдавая горячим лесным духом хвои, муравьиных куч, черничника и болотной травы. Почти не останавливаясь, пересаживались опять на поводных коней. Скакали. К вечеру небосклон опять облегла нешуточная туча, похоже, к большому дождю.
– Уже близко! – пронеслось по рядам. Кого-то услали вперед, хотя казалось, что быстрее скакать уже нельзя, и Федор потрогал в тороках увязанную бронь.
Пахнуло холодом. Быстро темнело. Туча, густо-синяя, сизая, цвета голубиного крыла, закрыла уже треть неба. Вечернее солнце вдруг вырвалось из-за дальнего края ее, и Федор, оборотясь в огненное пыланье лучей, на миг ослеп, только радужные круги пошли перед глазами. Солнце легло на дальний лес, зажгло красными свечами стволы сосен, закрапал дождь, и над лесом, над пронзительно зеленой хвоей багряных сосен встала высокая радуга. И туда, под арку радуги, спешили, переходя с рыси на скок, князь с дружиной, чая уйти от дождя и опередить татар.
Выскакав из лесу, они сгрудились на холме вокруг князя. С угора открывалось широко вперед, туда, к Переяславлю, еще не видному за холмами.
– Рать турит!
– Наши!
– Татарва!
– Наши! По шапкам видать!
– Успели, кажись!