– А еще нигде им отпору не дали! Что хотят, то и творят!
К вечеру туман просел, стало подмораживать. Остановились за пустой деревней. Нашли сарай с сеном, туда и забились всею дружиной. Лошадей, стреножив, загнали в ложок, выставили сторожу. Двоих послали обшарить деревню, есть ли какой жив человек. Уставшие, в мокрой сряде мужики жались друг к другу, как куры:
– Што мы, робята, ей-ей, словно убеглые отколь!
– Будешь тут убеглым!
Снаружи как-то примолкло и осветлело, мягко, чуть слышно шуршало.
– Снег, что ли, пошел?
– Крупа какая-то!
– Кто у коней? – спросил боярин.
– Щерба с Петюхой!
Вновь все замолкли, посапывая.
Боярин начал выбираться наружу. Созвал двоих, и те, ежась, полезли за ним. Все прочие молча обрадовались, что не им сейчас в ночную стыдь. Боярин вышел, в двери сарая пахнуло холодом и промаячил белый прямоугольник прикрытой снегом земли.
Трое, взнуздав коней, ускакали в дозор.
– Не погинут наши-то мужики?
– Евсеич, бат, не дурак, выведет! – успокоили из угла. Опять надолго замолкли.
– Порушили нам нехристи всюю землю.
– Свой привел!
– А тут и в дому, коли старшого не заслушают, и все пойдет врозь! Так и в земле.
– Мне батька сказывал, бесермены когда сидели по городам, дак на улицах хватали кого попадя…
– Чего батька твой! Я сам видел! – хрипло отмолвил пожилой ратник. – Детей уводили, да и нищих, кто по дворам сбират, всех угоняли тоже.
– Разорят сами, а после не моги и хлеба просить!
– А много наших в Орды! Русского полону невестимо сколь!
– А все ж бесермены, те всех хуже! Татары у себя ничего, добры…
– Бесермены лютовали хуже татар, верно! – вновь подал голос пожилой.
– Жидовин у нас сидел, живодер сущий! Тогда еще, при Ляксандре…
– А татары их и наставили в те поры!
– Мы и сами хороши. Вот я скажу, в Ярославле дело было, – зарассказывал пожилой ратник. – Зосима был, монах… Он в бесерменскую веру перешел. Ну, ты, хоть и веру сменил, а своих-то пожалей! Ан нет, он вопьетце – доколь всей крови не выпьет, не слезет. Кого и татарин не ободрал, и бесермен пожалел, а он – никаких! С иконами вот! Чего надумал: иконы колоть топором! Колет и смеется, собака: «Я теперь иного бога, мне ничо не будет. А вы – вошь, вас теперя, соленых, и в торгу не берут»… Да!
– Иконы топором! Монах был?
– Монах! И все он делал: и пил, ёрничал, и бабы енти, понимашь…
– Ну, до баб кто не лаком!
– Мне сейчас, мужики, и бабу не нать. На полати бы только затенутьце да щей добрых, горячих. Руки сперва о латку погреть, там сольцы поболе да хлеба ломоть горячего…
– Не томи душу!
– Не тяни! Мы не железные!
– А ничо! Наелси бы своих щей, отогрелси и – кукареку? Без бабы, брат, не жись!
– Нет, ты о Зосиме етом. Ну, и чем дальше, кончил-то как?
– Порешили его. Еще мужики горевали, что погорячились, враз порешили. Говорят, помучить его нать было.
– Да, у нас народ и зол, да отходчив. Так вот жилы тянуть не станут.
– А что, татары порют людей кнутом?
– Очень даже свободно!
– Гляди, и наши скоро переймут! Чего бы доброго…
– Дак все ж ты мне скажи, татар скинуть, и бесермен не будет? Ясащик тот утек?
– Не будет, коли бояре сами не заворуют. Это уж кака власть!
– Хозяин нужен земле!
– Митрий Саныч, он и стараетце, и всё, а силов мало у его!
– Силов не хватат. Александр, батюшка, тот держал!
– Дак… Дальше-то так и будем, как ныне?
– Ежели бы татары приняли веру нашу да стали беречь землю, как хозяева! А то, что осень, то набег. Тут ты дом срубил, тут опять на дым спустили.
– Рязанщину всю разорили, почитай!
– Ну, ето ты загнул, чтобы власть татарская! Власть должна своя, от Бога чтоб, от прадедов, по закону, по ряду…
– А и неважно, как взята власть, важно, как после себя ведут!
– Как так?
– А вот и так! Что Андрей, что Митрий! А коли взял, то и твое, и беречи должон! Ты вон коня купил, тоже не твой был конь, а нонеча пылинки с его сдувашь!
– Дак то купи-ил! Я серебро дал! То и берегу.
– А и на бою взял, тоже беречи будешь! Корысть уж свою соблюдешь всяко.
– То конь, а то человек. Людям-то поболе нать…
– Будет брехать, мужики! Своровано кто станет беречи! Дуром пришло, дуром и уйдет!
– Кабы чужой… Ты сам гришь, по вере… Коли вера своя. Зосима, тот, вишь, веру сменил! У них, у татар, вера своя, дак промеж себя и дружны.
– Кажен народ сам собою. У немцев тоже во Христа веруют, а, гляди, все инакое!
– Ну, у их какая вера!
– А что, митрополита нам из Грецкой земли шлют, и ничо!
– То митрополит, а то царь! Царя чужого посади, тот своих будет беречь преже наших. Не успеешь оглянуться, всюду – у мыта, у торговли, у приказного дела – насадят чужих, тебе уж и ходу никуда!
– То и воюем всякой год язык на язык, и спокою нету! А чтобы едино все устроить!
– Как едино?
– Ну, все! Вместях! Все земли, все языки!
– И ничо не получится! Ну, сам посуди; они вон скот пасут, тут ты пахать затеял. Ему скота уже не выгнать. Или там торговое дело. Тверь с Новым Городом и то промеж себя не сговорят!
– Земли кругом много!
– Много, а мало! Вон деремся, стало, не хватат!
– Мы тут гуторим, братцы, а он тамо лежит, поди волки уж объели…
– Волк осенний не злой!
– Жаль мужика.
– Вестимо, жаль. А кажному свой черед. Все под Богом ходим!
Воротились очередные от коней. Мужики стучали зубами.
– Издрогли!
– Попляши!
– Пусти в середку, падло!
– О чем гуторили без нас?
– Да все про татар! Кто бает, добрые они, кто перебить грозится.
– Перебить можно. Что делать потом? Мы бы счас и без татар с князь Андреевыми ратились, а то с Новым Городом.