Он смолк, и они долго сидели, не глядя один на другого. Андрей – с прежней упрямой складкой у губ, Дмитрий – с первыми морщинами горечи на лице.
Сказать бы тут об облегчающих душу слезах, об объятии братьев, о том, что нелюбие их прорвалось и вытекло гноем из заживленной язвы. Нет, не прорвалась язва, не вытекло зло, и не было братних объятий и слез. Было тяжелое молчание победителя, уставшего побеждать, и побежденного, озлобленного поражением. Был новый ряд, договорные грамоты, что писали Давыд Явидович с Гаврилой Олексичем и Феофаном, о ратях на Новгород, об ордынском выходе, о кормлениях, вирах и данях…
Семен Тонильич хмуро выслушал речь Андрея, когда тот воротился в Городец, возвел глаза, увидел то, что и хотел увидеть:
– Вот видишь, что значит власть?! И учить, и миловать, и говорить о добре можно только с престола. Жалок был бы он, говорящий о Христе, в ногах твоих валяясь, Андрей! Жалок был бы и ты с его речами в устах. Князь не священник, не отречен от мира. Он миру глава… В Орде плохо сейчас. Пока Ногай у власти, приходится ждать. Сильный всегда прав!
Зимой соединенные рати Дмитрия и Андрея с татарской, посланной Ногаем помочью подошли к Новгороду, стали на Коричках и начали разорять волость. Только тогда новгородские бояре согласились на требование Дмитрия расторгнуть ряд, заключенный с Андреем, и принять к себе Дмитрия на прежних великокняжеских правах. Заключили мир. Дмитрий отвел войска, въехал в Новгород и снова сел на столе своем. Вопроса о Копорье он пока не подымал. Что-то надломилось в душе, да и слишком неверно было владение мятежным городом. Следовало прежде сплотить и подчинить себе всю землю, заставить князей, что отсиживались по углам, ходить в его воле, как это делал отец, и потом уже ставить новые условия Новгороду. А тут подоспели дела церковные. Новый митрополит Максим, воротясь от Ногая, вызывал к себе в Киев русских епископов, и следовало подготовить и отправить обозы с поминками и митрополичьей данью. Держали и насущные новгородские дела: уряжались с землями, данями, черным бором (многим прежним все-таки пришлось поступиться). Подоспело и семейное торжество – свадьба второй дочери.
В это время в Орде вновь начались раздоры. Туданменгу вовсе не правил, царевичи ссорились между собой, Ногай вел себя как хан, и Орда уже грозила распасться надвое. Приставленные к брату соглядатаи донесли, что Семен Тонильич начал подготавливать Андрея к новому мятежу. Федор Ярославский, слышно, сидел в Орде безвылазно и помогал заговору оттуда.
Дмитрий, бросив новгородские дела, прискакал в Переяславль. В нем проснулось молодое нерассуждающее бешенство. С этим было пора кончать!
Собрали думу. Все, о чем толковали и рядили, сводилось к одному: Семен! Пока не будет покончено с Семеном Тонильичем, смуте не утихнуть.
Дмитрий приказал скакать в Кострому, изымать Семена, выведать все его новые замыслы, с кем и как он сговаривается в Орде, и… скорее убить, чем упустить.
Онтон и Феофан, оба переяславских боярина, назначенных на это дело, очень запомнили последнее наставление князя. Гаврило Олексич, тот сам от поручения увильнул и сына Окинфа отвел, хоть и ратовал за расправу с Семеном паче прочих. Миша Прушанин и тут похотел смягчить, напомнил ответ Христа на вопрос: «Не до семи ли раз миловать согрешившего?» – «Не говорю до семи, но до седьмижды семи раз». Однако Мише не вняли, тут же найдя подходящие к случаю слова: «Аще не хощете послушать меня, погубит вас меч». Бояре, по лицу князя догадав, что ему любо, дружно требовали разделаться с Семеном, и Дмитрий решился на кровь.
Волга разлилась, и Кострому подтапливало половодьем. Маленькие издали, на берегу суетились людишки – купцы спасали свое добро. От просыхающего дерева пахло свежестью. Свежестью, запахом весенней воды был полон воздух. Терпко и тонко сочился снизу из сада аромат распускающихся почек. С гульбища, устроенного на восточный образец, с обширным навесом и тонкими резными столбиками, была видна как на ладони синяя Волга. Последние редкие льдины проплывали, ныряя в волнах, и какие-то лодьи торопились с того берега. В лодьях грудилось много оружного народу, яркими точками на синей воде цвели дорогие одежды. Послы? Или новая дружина Дмитриева? Вот уже пристают, выводят коней. Солнце на волне дробилось во множество сверкающих солнц, мешало видеть…
Весна! И все можно начать сначала! Не беда, что в Костроме нынче великокняжеские рати. Переменится в Орде, и они уйдут и из Костромы, и из Владимира.
Семен усмехнулся, вдохнул влажный воздух. Вести из Сарая были хороши, отменно хороши! Ежели Андрей не воспользуется ими, значит, он обманулся в Андрее и обманывал себя с самого начала. А тогда на Руси – никого. Ростовский князь увяз в семейной грызне. Федор Ярославский? Семен поморщился. Чем-то он был отвратителен ему. Служить Федору не хотелось. Такому дай мешок золота, он будет жалеть, что не получил еще и кожаную завязку от мешка. Много их таких было и будет во все времена! Андрей… Ему жесточе надо быть. Жаль, Давыдова дочь оплошала с наследником! Он накапал из стеклянной круглой бутыли в серебряную чарку целебного зелья, приготовленного лекарем-армянином, выпил, запил терпкую горечь разведенным медом. Кажется, легчает. Какой-то привкус все еще оставался во рту, особенно по утрам. Семен прихварывал всю эту зиму, но сегодня он чувствовал себя лучше, много лучше! Весна! Степь цветет! Там почему-то и годы не так напоминают о себе. Там воин всегда воин, пока сидит в седле и руки держат клинок. Там нет старости у мужа. Есть только смерть.
Что-то было, верно, у него в крови, почему он так любит степи, дым кизячного костра, медленный разговор и бешеную скачку коней, что-то подметалось в древнюю кровь киевских великих бояр – прадедов, не была ли чья-нибудь жена дочерью половецкого князя, какого-нибудь Аепы или Боняка?! Семен неслышным тигриным шагом прошел внутрь терема, чувствуя себя всего сейчас свежим и словно промытым весной. Восточный халат переливчато струился, развеиваясь у колен.
В конце концов пусть все так и совершается, и даже к лучшему! Новгород вновь почувствует тяжелую руку Дмитрия и тем сильнее захочет Андрея. Телебуга молод, но он ненавидит Ногая. Федор Черный пусть помогает, пускай гордится свойством с ханом и мечтает о престоле. Пускай надеется до поры! Федор мелок. Ежели не продаст, стоит ему подарить завязку к мешку, а весь мешок можно и отобрать потом! Семен усмехнулся, представив, какое лицо будет у Федора Черного, когда он узнает, что ему кроме Ярославля не причитается ни одного города…
Мелкие люди не должны хвататься за власть. Власть крупна. Власть не для таких, как Федор. Они-то всё и пачкают. После них всякий смерд поверит, что и он гож для власти!
Надо заставить Андрея начать действовать! И ему хватит прохлаждаться и медлить. Отдохнул! Надо плыть в Орду. Немедленно. Теперь. В конце концов, это даже и опасно, что в Костроме стоят великокняжеские войска. Дмитрий не подумает – подскажут бояре. Семен улыбнулся. Сколько раз он уходил от смерти и плена! Такова жизнь. И снова оказывался в седле. Снова сорил серебром, снова кланялись подобострастно, снова ехал на коне во главе гордой дружины по тому же Владимиру, предводительствовал в княжеских ловитвах… Нынче огрузнел. Подходит старость. Как обидно коротка жизнь!