За сто франков в месяц Родольф был избавлен от необходимости думать о нуждах повседневной жизни. Но супруги Штопфер, принимая во внимание предполагаемые расходы, попросили заплатить им за три месяца вперед. Поскребите любого швейцарца, и он окажется ростовщиком. После завтрака Родольф тотчас же принялся устраиваться на новом месте, отнес в свою комнату вещи, взятые для поездки на Сен-Готард, и проводил Леопольда, решившего для порядка совершить эту поездку и за Родольфа и за себя.
Когда лодка Леопольда скрылась из глаз, Родольф, сидя на прибрежном утесе, стал разглядывать домик в надежде увидеть незнакомку. Увы, ему пришлось вернуться, не обнаружив там никаких признаков жизни. За обедом он стал расспрашивать Штопфера, бывшего невшательского бочара, об окрестностях и в конце концов выведал все, что ему хотелось узнать. Этому помогла болтливость хозяев, которые наговорили ему с три короба, не заставляя себя просить.
Незнакомку звали Фанни Ловлас, или, правильнее, Ловлес. Есть такой старинный род в Англии, но образ Ловласа, созданный Ричардсоном, прославил это имя в ущерб всякой другой известности. Мисс Ловлес поселилась на озере из-за нездоровья отца; врачи рекомендовали ему мягкий климат Люцернского кантона. Эти двое англичан прибыли в сопровождении только одной служанки, четырнадцатилетней немой девушки, очень привязанной к мисс Фанни и преданно служившей ей; минувшей осенью они заключили договор с четой Бергманов. Бергман-муж был прежде главным садовником у графа Борромео, в имениях последнего на Isola Bella и Isola Madre [3] на Лаго-Маджоре. Эти швейцарцы, получавшие около тысячи экю дохода, сдали Ловлесам на три года весь верхний этаж своего дома за двести франков в год. Отец Фанни, дряхлый, чуть не девяностолетний старец, редко выходил из дому. Его дочь зарабатывала на жизнь переводами английских романов и сама, как говорили, писала книги. Ловлесы были слишком бедны, чтобы позволить себе много тратить, поэтому они не могли нанимать ни лодку для прогулок по озеру, ни лошадей, ни проводников для осмотра окрестностей. Бедность, влекущая подобные лишения, вызывает у швейцарцев тем больше сочувствия, что они теряют при этом возможность поживиться. Служившая в доме кухарка готовила пищу для всех трех англичан; они платили за пансион сто франков в месяц. Но все в Ркерсо были уверены, что именем кухарки прикрывались сами хозяева, желавшие, несмотря на свойственные им буржуазные претензии, извлечь выгоду из этой сделки. Бергманы устроили возле своего дома великолепный сад и превосходную оранжерею. Цветы, фрукты, ботанические диковинки Бергманов и побудили молодую девушку при проезде через Жерсо остановить свой выбор именно на этом доме. Мисс Фанни, младшей дочери старика, который ее обожал, можно было дать на вид лет девятнадцать; она, по-видимому, очень любила музыку, так как месяца два назад выписала из Люцерна фортепьяно, взяв его напрокат.
«Она любит цветы и музыку, — подумал Родольф, — и она не замужем! Какое счастье!»
На другой день Родольф попросил у Бергманов разрешения осмотреть их оранжереи и сад, уже пользовавшиеся известностью. Ответ был получен не сразу. Бывший садовник потребовал — странное дело — у Родольфа паспорт, что было тотчас же исполнено. Паспорт вернули на другой день через кухарку, сообщившую, что ее хозяева охотно покажут Родольфу свои владения.
Родольф отправился к Бергманам не без некоторого трепета, знакомого только впечатлительным людям, вкладывающим в минутное переживание столько страстности, сколько другие не тратят за всю жизнь. Изысканно одетый, чтобы понравиться бывшему садовнику Борромейских островов и его жене, в которых Родольф видел хранителей своего сокровища, он обошел сады, поглядывая время от времени на дом, но с осторожностью: старая чета проявляла к нему явное недоверие.
Внимание Родольфа было вскоре привлечено юной немой англичанкой; его проницательный взгляд угадал, что она родом из Африки или, по крайней мере, сицилианка. У этой девушки был золотистый, как гаванская сигара, цвет лица, огненные глаза, веки тяжелые, как у армянки, с длинными ресницами, что не часто встречается у англичанок, почти оливковая кожа, волосы, как вороново крыло; чувствовалось, что она чрезвычайно нервна, почти лихорадочно пылка. Немая испытующе, с любопытством поглядывала на Родольфа и следила за каждым его движением.
— Что это за мавританочка? — спросил он у почтенной госпожи Бергман.
— Она служит у англичан, — ответил г-н Бергман.
— Но родилась-то она не в Англии!
— Может быть, они привезли ее из Индии, — заметила г-жа Бергман.
— Мне сказали, что мисс Ловлес любит музыку, и я буду в восторге, если она разрешит мне музицировать вместе с нею, пока я вынужден жить на этом озере из-за предписаний врачей.
— Они никого не принимают и никого не хотят видеть, — возразил старый садовник.
Родольф вышел, кусая губы, не получив приглашения ни войти в дом, ни осмотреть цветники, разбитые между его фасадом и берегом. С этой стороны над первым этажом была устроена деревянная галерея с покатым навесом, шедшая, по швейцарскому обычаю, вдоль всего здания. Родольф похвалил изящество постройки и выразил предположение, что с галереи открывается чудесный вид, но все было напрасно. Простившись с Бергманами и оставшись один, он почувствовал себя дураком, как всякий одаренный умом и воображением человек, обескураженный неудачей плана, на успех которого рассчитывал.
Вечером Родольф катался на лодке по озеру, вокруг мыса; добрался до Брюнена, Швица и вернулся с наступлением ночи. Издалека он заметил открытое, ярко освещенное окно, слышал звуки фортепьяно и мелодичный голос. Молодой человек велел остановиться, чтобы насладиться чудесно исполняемой итальянской арией. Когда пение прекратилось, Родольф велел причалить к берегу, а затем отослал лодку и обоих гребцов. Рискуя замочить ноги, он уселся на куче изъеденных волнами камней, над которой возвышалась частая изгородь из колючих акаций; вдоль нее тянулась аллея молодых лип. Через час над головой Родольфа послышались шаги и разговор; долетевшие слова были итальянскими, их произносили два молодых женских голоса. Воспользовавшись моментом, когда собеседницы находились у одного конца изгороди, Родольф бесшумно проскользнул к противоположному концу. После получасовых усилий ему удалось найти место, откуда можно было, оставаясь незамеченным и неуслышанным, увидеть обеих женщин, Когда они приблизятся к нему. Каково же было удивление Родольфа, когда он узнал в одной из женщин маленькую немую! Она говорила по-итальянски с мисс Ловлес. Было одиннадцать часов вечера. На озере и вокруг дома царила такая тишина, что обе женщины, должно быть, чувствовали себя в безопасности; лишь они одни не спали во всем Жерсо. Родольф сообразил, что немота служанки была вынужденной хитростью. Судя по тому, как они говорили по-итальянски, это был их родной язык. Родольф заключил из этого, что они выдавали себя за англичанок из каких-то тайных побуждений.
«Это итальянки-эмигрантки, — подумал он, — изгнанницы, без сомнения, имеющие основания опасаться австрийской или сардинской полиции. Они ожидают наступления ночи, чтобы гулять и разговаривать в полной безопасности».