— Ладно.
— Придется сбегать в мясную.
— Вовсе не надо: ты сваришь нам бульон из птицы, фермеры зададут тебе работы. Вот я скажу Корнуайе настрелять мне воронов. Из воронов выходит лучший бульон на свете.
— А правда, сударь, будто вороны едят мертвецов?
— Ты дура, Нанета! Они, как и все на свете, едят, что найдут. Разве мы-то не живем мертвецами? А наследство что такое?
Закончив распоряжения, папаша Гранде вынул часы и, видя, что завтрака еще ждать полчаса, взял шляпу, пошел к дочери поцеловать ее и сказал:
— Не хочешь ли прогуляться по берегу Луары на мои луга? У меня там есть дело.
Евгения пошла надеть соломенную шляпу, подбитую розовой тафтой; затем отец с дочерью спустились по извилистой улице к площади.
— Куда это вы в такую рань? — спросил нотариус Крюшо, повстречавшийся Гранде.
— Кое-что посмотреть, — отвечал старик, которого не ввела в обман утренняя прогулка приятеля.
Когда папаша Гранде шел «кое-что посмотреть», нотариус по опыту знал, что тут можно кое-что заработать. И он пошел вместе с Гранде.
— Пойдемте, Крюшо, — сказал тот нотариусу. — Мы с вами друзья. Вот я вам докажу, до чего глупо сажать тополя на хороших землях.
— А вы ни во что считаете шестьдесят тысяч франков, которые вы выручили за тополя с ваших лугов на Луаре? — сказал Крюшо, недоуменно вытаращив глаза. — И повезло же вам! Срубили тополя как раз, когда в Нанте был недохват белого дерева, и сбыли по тридцать франков!
Евгения слушала, не подозревая, что близится страшная минута ее жизни, что нотариус даст повод ее отцу и повелителю произнести над нею приговор.
Гранде дошел до принадлежавших ему великолепных лугов по берегу Луары; там были заняты тридцать работников, они расчищали, засыпали и уравнивали места, прежде занятые тополями.
— Любезный Крюшо, посмотрите, какой кусок земли занимает каждый тополь, — сказал Гранде нотариусу. — Жан! — крикнул он работнику. — П… п… прикинь-ка меркой по… по… всем направлениям!
— Четыре раза по восьми футов, — отвечал работник, примерив.
— Тридцать два фута потери, — обратился Гранде к Крюшо. — У меня в этом ряду было триста тополей, не так ли? Стало быть, т… т… триста раз по т… т… тридцать два фута… эти тополя съедали у меня п… п… пятьсот вязанок сена. Прибавьте ровно вдвое по краям — полторы тысячи; да средние ряды по столько же. Скажем, ты… ты… тысяча вязанок сена.
— Итого, — поспешил Крюшо на помощь приятелю, — тысяча вязанок такого сена стоит около шестисот франков.
— П… п… правильнее — ты… ты… тысяча двести франков, п… потому что от трехсот до четырехсот франков дает отава. Так вот по… по… по… подсчитайте: т… т… т… тысяча двести франков в год за… за… сорок лет да… да… дадут с сложными п… п… процентами — вы сами з… з… знаете…
— Считайте шестьдесят тысяч франков, — сказал нотариус.
— Вот я и говорю! В… в… всего только шестьдесят тысяч франков. Дело в том, — продолжал винодел, уже не заикаясь, — что две тысячи сорокалетних тополей не дали бы мне пятидесяти тысяч франков. Здесь убыток. И вот я это подсчитал, — сказал Гранде вызывающе. — Жан, — продолжал он, — засыпай все ямы, кроме тех, что у берега Луары, — в них посади те тополя, которые я купил. Посадим их корнями к воде, они и будут жить на казенный счет, — прибавил он, оборачиваясь в сторону Крюшо, и шишка на его носу произвела легкое движение, что соответствовало самой насмешливой улыбке.
— Это ясно: тополя следует сажать только на плохой земле, — сказал Крюшо, пораженный расчетами Гранде.
— Да-с, сударь мой, — иронически ответил бочар.
Евгения любовалась великолепным видом на Луару, не вникая в выкладки отца, но вскоре стала прислушиваться к словам Крюшо, услыхав, как он сказал своему клиенту:
— Так вот как! Вы из Парижа зятя себе выписали! Во всем Сомюре только и разговору, что о вашем племяннике. Скоро мне придется свадебный контракт составлять, — а, папаша Гранде?
— Вы… вы… вы… так рано вы… вышли, чтобы мне это сообщить? — заговорил вновь Гранде, и этот вопрос сопровождался движением шишки на носу. — Ну, ладно, ст… т… тарый приятель, я буду откровенен и скажу вам то, что вы… вы же… желаете узнать. Я предпочел бы, извольте видеть, б… б… бросить свою дочь в Луару, чем вы… вы… выдать ее за этого ку… ку… кузена: мо… мо… можете объявить об этом. Да нет, п… п… пусть люди бо… болтают.
Такой ответ ошеломил Евгению. Смутные надежды, начинавшие пробиваться в ее сердце, вдруг расцвели, получили бытие и предстали купою цветов, которые теперь на ее глазах срезали и швырнули на землю. Со вчерашнего дня она привязалась к Шарлю всеми узами счастья, соединяющего душу; отныне же эти узы должно было укреплять страдание. Не свойственно ли благородному предназначению женщины больше соприкасаться с величием страдания, нежели с великолепием счастья? Как могло отеческое чувство погаснуть в сердце ее отца? В каком же преступлении виноват был Шарль? Мучительная загадка! Едва возникшую любовь ее, тайну столь глубокую, уже окутывали другие тайны. На обратном пути ноги ее дрожали, и, когда она дошла до старой темной улицы, обычно такой радостной для нее, все тут показалось Евгении унылым; она почувствовала меланхолию, запечатленную былыми веками и событиями. Она уже усваивала все, чему учит любовь. За несколько шагов до дома она опередила отца и, постучавшись, остановилась у калитки, поджидая его. Но Гранде, видя в руке нотариуса газету еще в бандероли, спросил его:
— Как с процентными бумагами?
— Вы не хотите меня слушать, — ответил ему Крюшо. — Покупайте их скорее, еще можно в два года нажить двадцать на сто. На восемьдесят тысяч франков, помимо великолепных процентов, набежит пять тысяч ливров ренты. Курс теперь восемьдесят франков пятьдесят сантимов.
— Посмотрим! — отвечал Гранде, потирая подбородок.
— Боже мой! — воскликнул нотариус, развернув газету.
— В чем дело? — спросил Гранде.
Крюшо сунул газету ему в руки со словами: «Прочтите эту заметку».
«Вчера после обычного появления на бирже застрелился г. Гранде, один из наиболее уважаемых коммерсантов Парижа. Он успел послать председателю палаты депутатов заявление об отставке, а также сложил с себя обязанности члена коммерческого суда. Причина самоубийства — разорение, вызванное несостоятельностью нотариуса г. Рогена и биржевого маклера г. Суше. Уважение, которым пользовался г. Гранде, и его кредит были, тем не менее, таковы, что он, несомненно, нашел бы поддержку в парижском коммерческом мире. Нельзя не сожалеть, что этот почтенный человек поддался первому порыву отчаяния…» и пр.
— Я это знал, — спокойно сказал старый винодел нотариусу.
Эти слова обдали холодом Крюшо, и, несмотря на подобающее нотариусу бесстрастие, у него мороз пробежал по спине при мысли, что парижский Гранде, может быть, тщетно взывал с мольбой к миллионам сомюрского Гранде.