– Тоже что?
– Тоже сойдете с ума! – выпалила Лилиан Эштон и убежала.
На следующее утро, еще до завтрака, миссис Норидж вошла на кухню.
В эту минуту Дэйзи Фишер доставала из духовки сковородку с пирогом. Не замечая остановившуюся в дверях гувернантку, она понесла ее к разделочному столу.
Дождавшись, когда кухарка приблизится, миссис Норидж без предисловия спросила:
– От чего может защитить нас невинное создание?
Как она и ожидала, кухарка тотчас разжала руки. К счастью для проголодавшегося семейства Эштонов, сковорода упала на стол, и пирог остался цел.
– Господи, миссис Норидж! Разве так можно пугать людей!
Дэйзи схватила стеклянный кувшинчик с морсом, спрятанный в углу на подоконнике, и нервно отхлебнула из него.
– Даже доброго утра не пожелаете! – плаксиво укорила она, утирая губы.
Эмма Норидж прекрасно знала, что в ответ на пожелание доброго утра кухарка имеет обыкновение перечислять причины, почему именно это утро не задалось, и остановить поток ее жалоб весьма затруднительно.
– Хотела застать вас врасплох, – невозмутимо ответила она.
– У вас получилось! Чуть сердечко мое бедное не выскочило из груди.
Дэйзи еще раз глотнула из кувшина и удовлетворенно крякнула.
– Нет ничего лучше брусничного морса по утрам!
– На вашем месте я бы отдала предпочтение яблокам.
– У меня от них скулы сводит, – отмахнулась Дэйзи. – И изжога мучает. А еще…
Миссис Норидж не собиралась выслушивать подробности утреннего пищеварения кухарки.
– Кого вы боитесь, Дэйзи? – перебила она.
Женщина испуганно попятилась и наткнулась на плиту.
– Не пойму я, о чем вы толкуете, миссис Норидж.
Гувернантка молча придвинула стул, села и выжидательно взглянула на кухарку.
Дэйзи Фишер тяжело вздохнула. Нет, от этого репейника так просто не отвяжешься: уж прицепится, так прицепится.
Она подошла, села напротив, теребя фартук.
– Вы правда не знаете?
– Не имею ни малейшего понятия.
Дэйзи сделала последний глоток и плотно прикрыла ладонью горлышко кувшина. Это придало ей храбрости.
– Скрывают они эту историю, – хрипловато сказала она, наклонившись к гувернантке. – Мне-то помощник проговорился.
– Кельвин Кози?
– Он самый. Востроносый хлыщ. Самодовольный, точно лорд, но как начнет пить – слабак слабаком.
Кухарка осуждающе поджала губы.
– Пришел он как-то на кухню, хлебнул моей яблочной настойки… Его и развезло.
– Когда это случилось, Дэйзи?
Кухарка почесала нос.
– Да едва я только устроилась сюда. Он вроде как клинья ко мне подбивал. Говорю же, хлыщ!
Миссис Норидж кивнула.
– В общем, слово за слово, зашел у нас с ним разговор об этом доме. Жутковато, говорю, тут у вас по вечерам. Ну и хихикнула – вроде как я это не всерьез. А он вылупил свои тараканьи буркала и говорит недоверчиво: что, только по вечерам? И замолчал. Я почуяла неладное и давай его теребить. Он и проболтался. Хе-хе! Говорю же, форсу много, а как дойдет до дела…
– Дэйзи, не отвлекайтесь, – попросила миссис Норидж.
Кухарка взяла кружку и налила морса до краев. Но на этот раз не отпила.
– Рассказал мне жуткую историю, – сказала она, посерьезнев. – Сто лет назад здесь жил со своим семейством Тимоти Эштон. Один сын у него был и четыре дочери. Рассказывают, старый Эштон не слишком-то любил своих девчонок. Все хотел, чтобы жена родила ему еще одного сына, а она возьми да скончайся шестыми родами, вот ведь невезенье какое. Старший сын женился на тихой девушке из небогатого семейства и привез ее сюда.
Старик был скрягой и держал своих дочерей в ежовых рукавицах. Одну из них как-то обидел – он и на язык был несдержан, – а она в отместку возьми да заяви, что дурной характер быстро сведет папашу в могилу. Тимоти Эштон был мужчина крепкий, здоровый, но после этих слов начал чахнуть, как стебелек на холоде. Он выгнал собственную дочь из дома, а когда трое других вступились за нее, он и их выставил за ворота. Да, железный был старикан, таких сейчас не найдешь…
В голосе Дэйзи прозвучало плохо скрытое восхищение.
– Тимоти Эштон был обычный семейный тиран, – сухо сказала миссис Норидж. – Что случилось дальше?
– В ту ночь, когда старик выгнал дочек, разразилась буря. У нас и так-то здесь места неприветливые, а уж если град зарядит, то и вовсе беда. Кажется, будто сам дьявол хочет сжить тебя со свету. Бедные девушки стучались, умоляя впустить их. Но Тимоти Эштон в это самое время лежал на смертном ложе и не мог поднять головы. Сын его был в отъезде, слуги разбежались, и возле постели старика оставалась только кроткая невестка. Но если вы подумали, миссис Норидж, что старикан был настолько жесток, что хотел смерти родным дочерям, то ошиблись.
Дэйзи Фишер внезапно склонила голову и проскрипела, очень точно подражая старческому голосу:
– Кто это там стучится, Мюриэл?
И тут же, придав лицу невинное выражение, ответила нежным голоском:
– Это ставни стучат, отец.
Миссис Норидж вскинула брови – до того похоже Дэйзи изобразила старика и молодую женщину. Эти двое точно живые встали у нее перед глазами.
– А кто там кричит у порога? – старческим голосом продолжала кухарка. И ответила сама себе тоненько: – Это собаки лают, отец. – А кто там плачет так жалобно, Мюриэл? – Это ветер воет, отец!
Дэйзи приподнялась, вся во власти разыгрываемой ею трагичной сцены.
– А что у тебя в руках, Мюриэл? – Это питье для вас, отец.
Жестом, полным драматизма, она протянула кружку с морсом миссис Норидж.
– Старый Эштон собирался осушить чашку с лекарством, как вдруг громыхнул гром. Чашка выпала из пальцев. Питье разлилось по полу, и подбежавший пес мигом слизал его. И тогда старик в ужасе увидел, что у собаки закатываются глаза. В лекарстве был яд!
Дэйзи Фишер с такой силой стукнула кружкой по столу, что часть содержимого выплеснулась и растеклась маслянистыми лужицами.
– Тогда-то до Тимоти Эштона дошло, кто виновник его недуга! Хотел он что-то сказать, но уж было поздно – силы оставили его. А эта дрянь, Мюриэл, рассмеялась ему в лицо. «Старый дурень! Ты думал, твои дочери виноваты? А это я изводила тебя! Я заставила тебя выгнать их, я свела тебя в могилу раньше срока. Зато все твои деньги достанутся моему мужу. А скоро и ему придет конец, уж я-то постараюсь».
Дэйзи перевела дух.
– Но про мужа-то она зря сказала. Старый Эштон готов был встретить смерть. Но не мог позволить, чтобы погиб его единственный сын. Он поднялся и выкрикнул из последних сил: «Дьявол! Слышишь ли, дьявол?! Забери мою душу в ад, но только дай мне вершить в Эштонвилле суд над каждым, кто совершит убийство! Клянусь, что за это буду вечно служить тебе!» Ударила молния, пламя в камине вспыхнуло ярче, и из него вдруг выскочил маленький огонек. Он пробежал по полу, взобрался на кровать и впился в руку мистера Эштона. Когда старик разжал ладонь, на ней остался выжженный знак – копыто дьявола.