Его уютный кабинет освещался люстрой, свисающей с украшенного роскошной лепниной потолка. В дневное время помещение наполнялось светом, льющимся сквозь три больших подъемных окна, которые сейчас были задернуты шторами из темно-зеленого бархата. Из мебели внимание привлекали стол красного дерева и очень удобные на вид стулья.
Рэтбоун провел гостей в комнату и предложил сесть. Поначалу он произвел на Эстер не слишком благоприятное впечатление; казалось, Рэтбоуна больше заботит удобство дам, чем суть предстоящего разговора. Однако впечатление это мгновенно рассеялось, стоило адвокату перейти к делу. Голос его ласкал слух, а четкость дикции просто поражала. Что же касается интонации, то она потом еще долго преследовала Эстер.
— Итак, мисс Лэттерли, — начал он, — мы должны уточнить, что вы скажете на суде. Вы ведь понимаете, что не удастся отделаться кратким изложением известных вам фактов. Вас так просто не отпустят.
Раньше Эстер об этом как-то не задумывалась, а теперь вдруг поняла, что подсознательно представляла себе допрос именно так. Она решила, что будет все отрицать, но тут осознала, что Рэтбоун легко читает ее мысли, и передумала.
— Я ждала ваших инструкций, мистер Рэтбоун. И потому не составила собственного мнения.
Губы адвоката тронула очаровательная улыбка.
— Вот и славно. — Он прислонился к краю стола и серьезно оглядел гостью. — Сначала задавать вопросы вам буду я. Вы ведь мой свидетель, не так ли? Я попрошу рассказать подробности вашей семейной трагедии — попросту, с вашей точки зрения. То, чего вы сами не пережили, а знаете с чужих слов, лучше не упоминать, иначе судья тут же предупредит присяжных о том, что они не должны принимать ваши слова во внимание. И каждый раз, когда он будет вас таким образом останавливать, доверие присяжных будет падать. В конце концов они подвергнут сомнению все ваши показания.
— Понимаю, — заверила его Эстер. — Я буду говорить лишь то, что знаю сама.
— Вы легко можете сбиться, мисс Лэттерли. Ведь дело это затрагивает ваши самые глубокие чувства. — Он устремил на нее свои ясные лукавые глаза. — Все не так просто, как кажется на первый взгляд.
— Много ли шансов у Менарда Грея избежать виселицы? — хмуро спросила Эстер. Она умышленно выбрала самые резкие слова. Рэтбоун был не тот человек, с которым стоило изъясняться иносказаниями.
— Мы сделаем все, что можем, — ответил он, и лицо его несколько омрачилось. — Но я не рискну поручиться, что исход будет благоприятным.
— А что вы называете благоприятным исходом, мистер Рэтбоун?
— Высылку обвиняемого в Австралию, где у него со временем возникла бы возможность начать новую жизнь. Но вот уже три года, как туда отправляют лишь тех, кто приговорен к пятнадцати и более годам… — Он помедлил.
— А неблагоприятный? — еле слышно спросила Эстер. — Виселица?
— Нет, — сказал Рэтбоун, чуть подавшись вперед. — При неблагоприятном исходе ему суждено провести остаток жизни где-нибудь в Колдбат-Филдз. Лично я предпочел бы виселицу.
Некоторое время Эстер молчала — после услышанного просто нечего было сказать, а какая-нибудь банальность прозвучала бы как никогда глупо и нетактично. Калландра неподвижно сидела в углу комнаты.
— Что мы можем сделать? — спросила Эстер спустя несколько секунд. — Пожалуйста, посоветуйте мне, мистер Рэтбоун.
— Отвечать только на мои вопросы, мисс Лэттерли, — сказал он. — Ничего не добавлять от себя, даже если это будет вам казаться очень удачной идеей. Сейчас мы все обсудим, и я определю, что произведет на присяжных благоприятное впечатление, а что может повредить делу. Они не знают всей вашей истории, многое из того, что совершенно ясно для вас, может показаться им сомнительным. — Он улыбнулся: глаза блеснули насмешливо и печально, уголки рта чуть изогнулись. — И их представления о войне тоже могут сильно отличаться от ваших. Вполне возможно, что все без исключения офицеры — тем более имеющие боевые ранения — являются для них героями. И если мы неуклюже попытаемся убедить их в обратном, для них это будет настоящим крушением идеалов. Подобно леди Фабии Грей они верят только в то, во что хотят верить.
Эстер внезапно со всей ясностью вспомнила Шелбурн-Холл и искаженное, мгновенно постаревшее лицо Фабии, когда единым ударом были уничтожены все ее иллюзии, все сладкие воспоминания о прошлом.
— Горечь утраты часто порождает ненависть, — продолжал Рэтбоун, словно читая мысли Эстер. — В таких случаях мы ищем виноватого, потому что можем справиться с болью лишь при помощи гнева. Ведь это, согласитесь, самый простой выход.
Эстер невольно вскинула глаза и, встретившись взглядом с адвокатом, едва не вздрогнула — настолько проницателен был этот взгляд. Он ободрял, но в то же время приводил в замешательство. Нет, этому человеку она бы никогда не смогла солгать. Слава богу, сейчас в этом не было никакой необходимости!
— Вам не стоит объяснять это мне, мистер Рэтбоун, — произнесла она и слабо улыбнулась в ответ. — Я уже достаточно долгое время провела дома, чтобы понять, что многие здесь предпочитают лелеять свои иллюзии, отвергая ту толику правды, которую я могла бы им предложить. Уродливая действительность невыносима, если не соседствует с настоящим героизмом. Терпеливый труд, невзирая на невзгоды, верность долгу, когда, казалось бы, все цели утрачены, смех сквозь слезы. Но вряд ли это удастся выразить словами — если человек сам не прошел сквозь все это, он просто не поверит.
Лицо Рэтбоуна осветилось внезапной улыбкой.
— Вы более благоразумны, мисс Лэттерли, чем я ожидал. Теперь у меня забрезжила надежда на успех.
Эстер почувствовала, что краснеет, и немедленно разозлилась. Надо будет поговорить с Калландрой и выяснить, что та успела нашептать адвокату. Хотя, скорее всего, Калландра тут ни при чем; столь нелестное мнение об Эстер Рэтбоун наверняка составил после беседы с этим несчастным полицейским Монком. Если не считать нескольких мгновений полного взаимопонимания, Монк и Эстер ссорились постоянно. Да Монк ни от кого и не скрывал, что считает Эстер заносчивой особой, вдобавок склонной совать нос в чужие дела. Хотя, конечно, первой свои взгляды на характер и замашки Монка высказала именно Эстер, причем со всей прямотой.
Рэтбоун обсудил с ней все вопросы, которые собирался задать в суде; все аргументы, которые, возможно, прозвучат из уст прокурора, все ловушки, которые обязательно будут ей расставлены. В заключение Рэтбоун еще раз предостерег Эстер против излишнего проявления чувств, дающего присяжным повод предположить, что она необъективна в своих суждениях.
Когда адвокат проводил обеих дам до дверей, было уже без четверти восемь. Эстер вновь ощутила, насколько она утомлена, снова заныла спина, заболели ноги. Мысль о свидетельстве в пользу Менарда Грея уже не казалась ей такой простой и ясной, как тогда, в Шелбурн-Холле, где она объявила во всеуслышание о своем намерении.
— Он тебя немножко сбил с толку, не так ли? — сказала Калландра, когда они уселись в экипаж и двинулись в обратный путь.