Она отступила и высвободила руку.
— Конечно, слышу. Вы обратились ко мне за помощью — вот я и помогаю. Я никого ни о чем не собираюсь расспрашивать. Мне бы, во-первых, не ответили, а во-вторых, сочли бы дерзкой и чересчур любознательной особой. Я ведь здесь на положении прислуги.
— Кстати, насчет слуг, — Монк по-прежнему стоял прямо перед ней. — Будьте крайне осторожны, общаясь с мужчинами, особенно с лакеями. Весьма возможно, что один из них питал насчет Октавии беспочвенные надежды, которые она сама нечаянно в нем пробудила… — Он пожал плечами. — А может быть, и умышленно. Затем, утомленная его домогательствами…
— Боже правый! Да вы совсем как мистер Келлард! — воскликнула Эстер. — Тот тоже готов представить Октавию чуть ли не публичной девкой.
— Это всего-навсего версия! — процедил Монк. — И не повышайте голос. Вполне возможно, что кто-нибудь сейчас пытается нас подслушать. Ваша спальня запирается на ключ?
— Нет.
— Тогда засуньте ножку стула за дверную ручку и закрывайтесь на ночь хотя бы так.
— Я не думаю…
Но тут Эстер вспомнила, что Октавия Хэслетт была убита именно в собственной спальне посреди ночи, и почувствовала легкий озноб.
— Этот человек находится в доме! — повторил Монк, глядя ей в глаза.
— Да, — кивнула она. — Да, я знаю. Мы все об этом знаем — вот что ужасно.
После беседы с Монком Эстер особенно остро почувствовала всю серьезность происходящего. Она вспомнила, что особняк на Куин-Энн-стрит — далеко не обычный дом, что разногласия, размолвки и житейские ссоры, без которых не обходится ни одна семья, совсем недавно достигли здесь такого накала, что привели к зверскому и предательскому убийству. Кто-то, с кем она ежедневно завтракала и обедала за одним столом или кого постоянно встречала на лестнице, среди ночи нанес Октавии удар ножом и оставил истекать кровью.
Чувствуя легкое головокружение, Эстер вернулась к дверям спальни леди Беатрис и постучала. Ее подопечная стояла у окна, глядя на опустевший сад, где помощник садовника сгребал опавшую листву и выдергивал остатки сорняков на клумбе с поздними астрами. Артур с растрепанными ветром волосами помогал ему со всей серьезностью десятилетнего мальчугана. Когда Эстер вошла, леди Беатрис повернула к ней бледное лицо. Взгляд ее больших глаз был встревоженным.
— Вы кажетесь подавленной, — сказала она и прошла к туалетному столику, но не села, словно чего-то опасаясь. — Зачем полиции понадобилось вас беспокоить? Вас же еще не было здесь, когда… когда убили Тави.
— Да, леди Мюидор. — Эстер поискала ответ, который звучал бы достаточно правдоподобно и, возможно, побудил бы леди Беатрис поделиться преследовавшими ее страхами. — Я не уверена, но мне кажется, что полицейский полагал, будто я могла заметить что-либо подозрительное. Должно быть, он рассчитывал, что, коль скоро я не опасаюсь обвинения, то мне и лгать незачем.
— А кто же, по-вашему, лжет?
Леди Беатрис обернулась.
Эстер, желая скрыть неуверенность, подошла к кровати и взбила подушки.
— Я не знаю, но кто-то, конечно, говорит не всю правду.
Леди Беатрис вздрогнула.
— Вы имеете в виду, что кто-то укрывает убийцу? Кто? Кто бы на это решился и почему? Что за причина?
Эстер попыталась объясниться:
— Я имела в виду, что если виновный до сих пор находится в доме, то ему неминуемо придется лгать полиции, дабы выгородить самого себя. — Тут Эстер почувствовала, что разговор принимает совсем не то направление, на которое она рассчитывала. — Хотя вы были сейчас абсолютно правы. Трудно поверить, чтобы никто никого не подозревал. По-моему, правду скрывают сразу несколько человек — по тем или иным причинам. — Она выпрямилась и взглянула на леди Беатрис. — А как считаете вы, леди Мюидор?
Та колебалась.
— Боюсь, так же, — очень тихо произнесла она.
— Если вы спросите меня, кто именно, — продолжала Эстер, как бы отвечая на вопрос, хотя, конечно, никто ее ни о чем не спрашивал. — то я мало что смогу сказать. Я легко могу себе представить людей, стремящихся скрыть то, что они знают или подозревают, чтобы не подвергнуть опасности человека, который им дорог… — Эстер взглянула в лицо леди Беатрис и заметила, как оно дрогнуло, словно от внезапной боли. — Но я бы не решилась утверждать что-либо определенно, — продолжала она. — Тем более, это может навлечь на кого-то несправедливые подозрения и накликать беду. Например, многие проявления чувств могут быть истолкованы превратно…
Леди Беатрис смотрела на нее, широко раскрыв глаза.
— И вы это все сказали мистеру Монку?
— О нет! — Эстер поспешила успокоить леди Мюидор. — Он бы решил, что я и впрямь кого-то подозреваю.
Леди Беатрис вымученно улыбнулась. Во всех ее движениях чувствовалась если не физическая, то душевная усталость.
Эстер уложила ее и укрыла одеялом, стараясь не выдать своего интереса к поднятой теме. Она была уверена: леди Беатрис что-то знает, но каждый новый день, проведенный в молчании, увеличивает опасность, что правда так и не выплывет наружу. Члены семьи и слуги неминуемо начнут подозревать, а то и обвинять вслух друг друга. И спасет ли тогда леди Беатрис ее скрытность?
— Вам удобно? — мягко спросила Эстер.
— Да, спасибо, — рассеянно отозвалась леди Беатрис. — Эстер…
— Да?
— А вам страшно было в Крыму? Должно быть, вас там все время подстерегали опасности. Боялись ли вы за себя… или за других?
— Да, конечно.
Эстер живо припомнила, как она лежала ночью на своем тюфяке, а в сердце закрадывался ужас при мысли о том, что случится с солдатами, которых она видела накануне сражения. Вспомнился леденящий холод на высотах под Севастополем, увечья и раны, кровавые стычки; тела, изувеченные и искромсанные до такой степени, что трудно было признать в этом кровавом месиве человеческое существо. За себя Эстер боялась редко; так, время от времени, когда ей казалось от страшной усталости, что она сама заболевает, когда мерещились грозные симптомы тифа и холеры, вызывая дрожь и холодную испарину.
Леди Беатрис смотрела на нее с неподдельным интересом, и, улыбнувшись, Эстер продолжила:
— Да, иногда было очень страшно, но особенно бояться мне было некогда. Если сосредоточиться на чем-то конкретном, ужас проходит. Уже не замечаешь, насколько велика опасность, и видишь лишь один маленький фрагмент жизни, за который ты в ответе. Даже если единственное, что ты можешь сделать, это вселить в душу человека надежду, изгнав оттуда отчаяние. Иногда же помогала элементарная уборка — попытка навести подобие порядка на фоне общего хаоса.
Только когда Эстер закончила этот короткий монолог, она обратила внимание, что леди Беатрис слушает, явно примеряя ее слова к себе самой. Спроси кто-нибудь у Эстер раньше, согласилась бы она поменяться местами с леди Беатрис, с замужней, обеспеченной дамой из благородной семьи, окруженной родственниками и друзьями, — Эстер бы не колеблясь ответила, что именно так она всю жизнь и представляла идеал женщины. Какие тут могут быть сомнения!