— Вас сейчас же перенесли сюда? — продолжал Корантен, заметив, что постель не открыта.
— Да.
— А кто вас переносил?
— Женщины и парнишка Мишю; он меня и нашел, я был без памяти.
«Так, значит, они не ложились, — подумал Корантен. — Бригадира не подстрелили и не ударили палкой, — ведь чтобы ударить, противник должен был бы находиться на одном уровне с ним, то есть тоже верхом; следовательно, бригадира можно было свалить только при помощи какого-нибудь препятствия, поставленного на его пути. Бревном? Это исключено. Железной цепью? Она оставила бы ссадины».
— А что вы почувствовали? — спросил он у бригадира, разглядывая его.
— Меня опрокинуло с такой силой...
— У вас ссадина на подбородке.
— Мне кажется, — ответил бригадир, — что лицо мне ободрало веревкой...
— Теперь понимаю! — промолвил Корантен. — Кто-то протянул между деревьями веревку, чтобы преградить вам путь...
— Пожалуй, что и так, — согласился бригадир.
Корантен спустился вниз и вошел в столовую.
— Ну, старый плут, давай же по рукам, — говорил Мишю, обращаясь к Виолету и глядя на сыщика. — За все — сто двадцать тысяч франков, и вы хозяин моих владений. А я стану жить на ренту.
— Клянусь Христом-богом, у меня всего-навсего шестьдесят тысяч.
— Но ведь я на остальную сумму предлагаю вам отсрочку. Что же это мы со вчерашнего дня никак не можем сторговаться... Земля-то — первый сорт.
— Земля хорошая, — согласился Виолет.
— Марта! Подай-ка вина! — крикнул Мишю.
— Не довольно ли? — воскликнула мать Марты. — Это уж четырнадцатая бутылка!
— Вы здесь с девяти часов утра? — спросил Корантен у Виолета.
— Что вы, помилуйте. Я тут сижу как вкопанный с вечера и ничего не выторговал: чем больше он меня поит, тем больше запрашивает.
— При торге так и ведется: кто поднимает стакан, тот поднимает и цену, — заметил Корантен.
Дюжина пустых бутылок, выстроенных на конце стола, подтверждала слова старухи. Тем временем жандарм поманил Корантена, стоявшего за дверью, и, когда тот вышел, сказал ему на ухо:
— В конюшне лошади нет.
— Вы послали сынишку в город верхом, значит, он скоро должен вернуться, — сказал Корантен, возвращаясь в комнату.
— Нет, сударь, он пошел пешком, — ответила Марта.
— А куда же вы девали лошадь?
— Я ее одолжил, — сухо ответил Мишю.
— Ну-ка, подите сюда, благодетель, — сказал Корантен управляющему, — мне надо шепнуть вам кое-что на ушко.
Корантен и Мишю вышли.
— Карабин, который вы заряжали вчера в четыре часа дня, предназначался для того, чтобы убить государственного советника: нотариус Гревен видел вас. Но привлечь вас за это нельзя: намерения ясны, а свидетелей нет. Вы каким-то образом — не знаю точно каким — одурманили Виолета; вы сами, ваша жена и сын провели ночь вне дома, чтобы предупредить мадмуазель де Сен-Синь о нашем появлении и спасти ее братьев, которых вы же привели сюда — еще не знаю точно, куда именно. Ваш сын либо жена, надо сказать, довольно ловко свалили вахмистра с лошади. Словом, мы оказались биты. Вы парень не промах. Но разговор еще не кончен, мы на этом не успокоимся. Хотите идти на мировую? Ваши хозяева от этого только выиграют.
— Пройдемте вон туда; там нас не услышат, — сказал Мишю и повел сыщика в глубь парка, к пруду.
Когда Корантен увидел воду, он вызывающе посмотрел на Мишю; последний, вероятно, рассчитывал, что у него хватит силы сбросить этого человека в пруд, где под тремя футами воды было еще футов семь ила. Так в Бразилии дряблое, хладнокровное боа могло бы бросить вызов хищному рыжему ягуару.
— Мне пить неохота, — заметил франт, останавливаясь на краю луга и запуская руку в боковой карман, чтобы взяться за кинжальчик.
— Нам не понять друг друга, — холодно отозвался Мишю.
— Будьте паинькой, дорогой мой; правосудие будет следить за каждым вашим шагом.
— Если оно разбирается в делах не лучше вас, то это опасно не для одного меня, а для всех, — ответил управляющий.
— Итак, вы отказываетесь? — многозначительно спросил Корантен.
— Пусть лучше мне сто раз отрубят голову, если только можно отрубить ее человеку сто раз, чем быть заодно с таким негодяем, как ты.
Корантен смерил взглядом Мишю, его домик и лаявшего Куро и поспешил сесть в кабриолет. Проездом он отдал в Труа кое-какие распоряжения и вернулся в Париж. Всем жандармским отрядам были даны секретные приказы и инструкции.
В течение декабря, января и февраля полиция усердно и неутомимо разыскивала заговорщиков по всем, даже самым глухим, деревням. Сыщики прислушивались к разговорам во всех кабачках. Корантен установил следующие три важных обстоятельства: в окрестностях Ланьи была обнаружена павшая лошадь, похожая на лошадь Мишю. Пять лошадей, зарытых в Нодемском лесу, были проданы фермерами и мельниками по пятьсот франков каждая некоему человеку, который, судя по приметам, был не кто иной, как Мишю. После издания закона относительно укрывателей и сообщников Жорж Корантен сосредоточил слежку только на Нодемском лесе. А после того как были арестованы Моро, роялисты и Пишегрю, в этой местности уже никто не замечал посторонних лиц. Тем временем Мишю лишился места: арсийский нотариус предъявил ему письмо, в котором государственный советник, ставший теперь сенатором, просил Гревена принять от управляющего дела и рассчитать его. Мишю в три дня сдал отчетность, получил соответствующую расписку и уволился. К великому изумлению всей округи, он переселился в Сен-Синь, где Лоранса сдала ему в аренду землю. День его водворения в Сен-Сине роковым образом совпал с казнью герцога Энгиенского. Почти одновременно по всей Франции стало известно об аресте, отдаче под суд, осуждении и смерти герцога — о тех страшных репрессиях, которые предшествовали делу Полиньяка, Ривьера и Моро.
Пока для Мишю строилась ферма, этот лжеиуда поселился на чердаке над конюшней, неподалеку от уже известной читателю бреши. Мишю обзавелся двумя лошадьми, одной для себя, другой для сына, ибо теперь они вместе с Готаром стали сопровождать мадмуазель де Сен-Синь во всех ее прогулках, которые предпринимались, как легко догадаться, с целью доставлять четырем дворянам пропитание и все необходимое для жизни. Франсуа и Готар с помощью Куро и гончих графини предварительно производили разведку окрестностей и проверяли, нет ли кого поблизости от подземелья. Лоранса и Мишю привозили сюда пищу, которую Марта, ее мать и Катрина, во избежании огласки, приготовляли тайком от остальной прислуги, так как среди жителей деревни, без сомнения, нашлись бы доносчики. Из осмотрительности эти поездки совершались только дважды в неделю, притом всегда в разное время, то днем, то ночью, и эта предосторожность соблюдалась в течение всего времени, пока слушалось дело Ривьера, Полиньяка и Моро. Когда решение сената, возводившее семью Бонапарта на престол и объявлявшее императором Наполеона, было передано на утверждение французского народа, господин д'Отсэр также высказался за это решение и подписался на опросном листе, принесенном ему Гуларом. Кроме того, стало известно, что для коронования Наполеона во Францию прибудет папа. Тогда мадмуазель де Сен-Синь перестала противиться тому, чтобы молодые д'Отсэры и ее кузены подали просьбу об исключении их из списка эмигрантов и о восстановлении в гражданских правах. Старик д'Отсэр не теряя ни минуты помчался в Париж, к бывшему маркизу де Шаржбефу, который был знаком с Талейраном. Министр был тогда в милости; он направил просьбу Жозефине, а Жозефина передала ее своему мужу, которого, не дожидаясь результатов плебисцита, уже стали называть императором, вашим величеством, государем. Г-н де Шаржбеф, г-н д'Отсэр и аббат Гуже, также приехавший в Париж, были приняты Талейраном, и министр обещал им поддержку. Наполеон уже помиловал главных участников направленного против него крупного роялистского заговора, однако, хотя четыре дворянина, о которых идет речь, были только на подозрении, император, после одного из заседаний Государственного совета, вызвал к себе в кабинет сенатора Малена, Фуше, Талейрана, Камбасереса, Лебрена и начальника полиции Дюбуа.