Неожиданное зрелище поразило Мари, она шагнула назад в спальню, упала на колени и, протягивая к маркизу руки, крикнула:
— Ах, прости, прости! Прости меня!..
Голос ее оборвался, голова запрокинулась, и она без чувств упала на руки маркиза и Франсины. Когда Мари открыла глаза, она встретила взгляд Монторана — взгляд, исполненный любви и нежности.
— Терпение, Мари, терпение! Это последняя буря, — сказал он.
— Последняя! — повторила она.
Франсина и маркиз удивленно переглянулись, но она жестом потребовала, чтобы они молчали.
— Позовите священника, — сказала она, — и оставьте меня наедине с ним.
Они вышли из комнаты.
— Отец мой, — порывисто сказала она, когда появился перед ней священник, — в дни моего детства седовласый старец, похожий на вас, часто говорил мне, что, когда человек горячо верит, он все может вымолить у бога. Правда это?
— Правда, — ответил священник. — Все возможно для того, кто все сотворил.
Мадмуазель де Верней в неведомом ей восторге бросилась на колени.
— Господи! — промолвила она в экстазе. — Вера моя в тебя равна моей любви к нему... Вдохнови меня! Сотвори чудо или возьми мою жизнь!
— Желание ваше будет исполнено, — сказал священник.
Опираясь на руку этого седовласого старика, мадмуазель де Верней вошла в гостиную. С глубоким, затаенным волнением готовилась она отдать себя во власть любви любимого и никогда еще не была так прекрасна. Сияние душевной умиротворенности, подобное тому, которым художники любят отмечать лица мучеников, придавало ее красоте величавый характер. Она протянула маркизу руку, вместе они подошли к алтарю и опустились на колени. Этот брак, который должен был получить благословение в двух шагах от брачного ложа, этот наспех устроенный алтарь, крест, церковная утварь, чаша, тайком принесенная священником, дым ладана, расстилавшийся под карнизами, видевшими прежде лишь пар дымящихся яств, священник, надевший только епитрахиль поверх сутаны, восковые свечи, горевшие в гостиной, — все создавало трогательную и странную сцену, довершавшую печальной памяти картину того времени, когда междоусобные распри низвергали самые святые установления. Религиозные обряды имели тогда обаяние таинства. Детей крестили в спальнях, где еще стонали матери. Как в давние времена, господь, простой и бедный, приходил утешать умирающих. А юные девушки принимали первое причастие там, где накануне они играли. Союз маркиза и мадмуазель де Верней готовились освятить актом, противоречившим новому законодательству, но позднее все подобные браки, по большей части совершенные у подножия дубов, были признаны законными. Старик священник, хранитель старинных обычаев, принадлежал к числу людей, которые и в разгар грозы остаются верными своим принципам. Он не принес присяги, которую потребовала Республика, однако голос его распространял среди бурь лишь слова мира. Он не раздувал, подобно аббату Гюдену, пламени пожара, но, как и многие другие, посвятил себя опасной миссии, выполняя обязанности священника среди людей, оставшихся в душе католиками. Чтобы успешно нести это трудное служение, он пользовался всеми уловками, дозволенными благочестием в пору гонения, — маркизу удалось отыскать его только в одной из тех вырытых пещер, которые до сих пор носят название аббатские тайники. Бледное, страдальческое лицо старика внушало уважение, располагало к молитве, и достаточно было его присутствия в этой светской гостиной, чтобы она приняла характер священного места. Все было готово для совершения брака, несшего горе или радость. Прежде чем начать обряд, священник среди глубокой тишины спросил имя невесты.
— Мари-Натали, дочь девицы Бланш де Катеран, умершей в сане аббатисы Сеэзского монастыря богоматери, дочь Виктора-Амедея герцога де Верней.
— Где родились?
— В Шатри, близ Алансона.
— Вот уж не думал, — шепнул барон графу де Бовану, — что Монторан сделает такую глупость и женится на ней... Побочная дочь герцога! Фи!..
— Если бы еще побочная дочь короля, — ну, куда ни шло! — улыбаясь, ответил де Бован. — Но я порицать его не стану, хотя мне больше нравится другая. Вот оседлаю «Кобылицу Шарета», и мы еще повоюем. Она-то уж не станет ворковать!..
Имена маркиза были уже заранее вписаны в брачное свидетельство. Жених с невестой подписались, за ними подписались свидетели. Началось богослужение, и в эту минуту только одна Мари расслышала тяжелые, мерные шаги солдат: несомненно, синие шли сменять караул, который, по собственному ее указанию, поставили в церкви Св. Леонарда. Она вздрогнула и подняла глаза к кресту, стоявшему на алтаре.
— Смотрите!.. Она как святая! — тихо сказала Франсина.
— Дайте мне побольше таких святых, и я стану дьявольски благочестивым, — шепотом отозвался граф.
Когда священник задал мадмуазель де Верней обычный вопрос, она ответила «да» и глубоко вздохнула. Наклонившись к мужу, она сказала ему на ухо:
— Скоро вы узнаете, почему я нарушила свою клятву никогда не выходить за вас замуж.
Обряд кончился, и все перешли в залу, где был сервирован ужин, но в ту минуту, когда гости сели за стол, появился перепуганный Иеремия. Несчастная новобрачная быстро поднялась со своего места и пошла ему навстречу вместе с Франсиной; найдя один из тех предлогов, которые женщины так хорошо умеют изобретать, она попросила маркиза несколько минут одному исполнять обязанности хозяина и поспешила увести из комнаты слугу, прежде чем он успел неосторожно сообщить весть, быть может роковую.
— Ах, Франсина! Чувствовать, что умираешь, и не иметь права сказать: «Умираю!» — воскликнула мадмуазель де Верней. Она не вернулась в столовую.
Ее отсутствие можно было объяснить какими-нибудь причинами, связанными с состоявшейся свадьбой. К концу ужина, когда беспокойство маркиза дошло до предела, Мари появилась во всем блеске наряда новобрачной. Лицо ее было радостным и спокойным, тогда как у сопровождавшей ее Франсины все черты выражали глубочайший ужас, и гостям показалось, что две эти женские фигуры представляют странную картину, которую могла бы создать причудливая кисть Сальватора Розы: «Жизнь и Смерть», держащие друг друга за руку.
— Господа, — сказала она, обращаясь к священнику, барону и графу, — на этот вечер вы будете моими гостями, для вас очень опасно выйти нынче из города. Вот этой славной девушке я дала распоряжения, и она вас проводит в отведенные вам комнаты. Не противьтесь, — сказала она священнику, который, видимо, хотел возразить. — Надеюсь, что вы не решитесь ослушаться женщины в день ее свадьбы.
Через час она осталась наедине с любимым в комнате, дышавшей чувственной негой, в спальне, которую она убрала так изящно. Они подошли наконец к тому роковому ложу, где, как в могиле, гибнет столько надежд; где пробуждение к блаженной жизни столь неверно, где умирает или рождается любовь, в зависимости от склада характеров, которые познаются лишь там. Мари взглянула на часы и подумала: «Жить осталось только шесть часов».