— Это для него? — тихо спросила Кассандра, и Лукреция медленно кивнула.
Женщина покачала головой и сказала:
— Не надо.
И эти два слова, два таких простых и коротких слова словно пробудили Лукрецию ото сна. Она стиснула бледное узкое запястье Кассандры.
— Ты все знаешь. Ты еще тогда сказала мне, что все произойдет именно так! Откуда ты все это знаешь, ведьма?!
— Я не ведьма, монна Лукреция. Посмотрите на меня сами. Разве я лью воск или потрошу черных кур, или читаю заклинания на древнем языке, чтобы вызвать дьявола?
— Но ты знаешь, — в собственном голосе Лукреция услышала нотки страха, а еще — беспомощности. Она не смогла бы сказать, что из этого разозлило ее сильнее. Лукреция Борджиа не боится и не бывает беспомощной! Но… — А если правда знаешь, то скажи, скажи сейчас, Чезаре убил моего мужа или нет? Только это! Я не хочу больше ничего другого знать, только это мне скажи!
Лукреция видела, как трясется ее собственная рука, словно в припадке падучей. И могла лишь догадываться, сколько безумия плещется сейчас в ее покрасневших, навеки сухих глазах. Кассандра стояла какое-то время молча, не пытаясь высвободить руку из ее хватки, хотя Лукреция стискивала пальцы так, что те начали неметь.
— Нет, — сказала Кассандра наконец. — Не Чезаре.
Перед глазами Лукреции вспыхнуло солнце. Все осветило на одно сияющее мгновение — и тут же ослепило ее, так что перед взглядом пошли пятна. Она со стоном обмякла в кресле, сухо всхлипывая от облегчения. «Господи, благодарю. Благодарю, что она… это создание… кем бы она не была — спасибо, что она пришла сюда раньше него».
— Вам стало легче, монна?
— Да, — пролепетала Лукреция. — Да!
— Это еще не все. Вы сказали, что не хотите больше ничего знать, но за одно знание придется заплатить другим. Вы теперь верите мне?
— Да, верю.
— Тогда послушайте очень внимательно, потому что я сейчас скажу то, зачем пришла к вам. Монна Лукреция, вы и вся ваша семья, а прежде всего ваш отец и Чезаре, умрете в течение ближайшего года. И случится это из-за фигурок.
— Из-за быка? — прошептала Лукреция, глядя на женщину во все глаза, и та неопределенно качнула головой.
— Я знаю лишь то, что фигурки принесли вашему роду славу и власть, и из-за фигурок вы все это потеряете. Вы нажили слишком много врагов, и стоит вам лишиться власти, вы сразу лишитесь и жизни. Я не могу сказать, случится ли это из-за быка, или паука, или ласточки, а может, из-за всех трех. Но так будет. У вас остался один год. Меня… — она заколебалась, и впервые за все время, что Лукреция знала ее, в лице ее проступила неуверенность. — Меня просили это вам передать.
— Кто просил?
— Я не могу сказать вам. Еще не сейчас. Может, позже… в самом конце.
От ее последних слов по спине Лукреции пробежал холодок. Но взгляд она не отвела. Ей наконец все стало ясно.
— Значит, фигурки. Все дело в них.
— В них, монна. Вы должны были умереть в детстве, когда съели вместе с вашим братом Хуаном отравленных персиков, и вас спасла ласточка. Чезаре должен был погибнуть от руки Катерины Сфорца, которая захватила бы и запытала его, если бы сработала ее ловушка в замке Форли. А ваш отец, если бы не обладал пауком, давным-давно пал бы от кинжала одного из тех, кто не хотел видеть его при власти. Вы все трое живете в долг. Но долги приходится отдавать.
— А если мы избавимся от фигурок? Если уничтожить их…
— Это невозможно. Но вы можете от них отказаться. Тогда вы измените предопределенный ход событий, и у вас появится шанс.
— Предопределенный ход?
— Цепь обстоятельств, монна Лукреция, связанных с фигурками напрямую. Чезаре чем дальше, тем больше сходит с ума под воздействием быка, и это доведет его в конце концов до самоубийства. Ваш отец, его святейшество, слишком рассчитывает на паука, но порой неудачно сплетенная сеть способна связать самого хозяина. А вы…
— Что — я? — спросила Лукреция, когда Кассандра умолкла.
— Вас не берет никакой яд, — после паузы проговорила та. — Но однажды найдется отрава, с которой не сможет справиться даже ласточка. А вы будете слишком рассчитывать на силу фигурки, и это вас погубит. Это всегда губит всех.
Не размышляя и боясь передумать, Лукреция встала. Просунула руки под свои тяжелые золотистые косы, сняла с шеи цепь, на которой носила фигурку. Протянула Кассандре.
— Возьми.
— Монна Лукреция…
— Возьми! Я могу отдать ее только тому кому доверяю. А я не доверяю никому, кроме отца… и Чезаре… а им нельзя. Бери же!
Женщина раскрыла ладонь, и ласточка, мутно блеснув, скрылась в ней. Кассандра держала фигурку без трепета и благоговения, глядя на нее, как на нечто хорошо знакомое.
— Что она такое? — не выдержав, спросила Лукреция, и Кассандра покачала головой:
— Я сама не очень понимаю, монна. Но расскажу все, что знаю, при нашей последней встрече. В самом конце.
— Через год?
— О нет, — улыбнулась Кассандра. — Теперь уже нет. Если вы поняли меня и все сделаете так, как надо.
В коридоре раздались шаги и возбужденный голос Чезаре, требовавший, чтобы его впустили. Лукреция повернулась к двери — а когда посмотрела туда, где только что стояла Кассандра, то не увидела ее. Дверь распахнулась, Чезаре вбежал, сгреб Лукрецию в медвежьем объятии, без конца повторяя, как это ужасно и как ему бесконечно жаль. Она уткнулась лбом в его плечо, запустила пальцы в его всклокоченные волосы, погладила. Словно это не он примчался утешить ее, словно ей, именно ей нужно было вселить в его душу покой.
Когда он отстранился и, оглядевшись, машинально потянулся к чаше с вином, Лукреция оттолкнула его руку.
— Ты любишь меня? — спросила она.
— Конечно, сестренка…
— Бык сейчас при тебе?
— Что? — его рука метнулась к груди и замерла. — Нет. Ты же просила меня пореже надевать его, вот я и…
«Жаль, — невольно подумала она. — Очень жаль, что ты именно сегодня послушал меня».
— Я хочу, чтобы ты съездил домой, взял его и привез сюда. И отдал мне.
— Лукреция, что ты говоришь? Что на тебя нашло? Твой муж умер, при чем здесь мой бык, я не…
— Он не твой, — повысив голос, сказала она. — Ты разве еще не понял? Эти фигурки не принадлежат нам! Мы принадлежим им!
— Хорошо, хорошо, — он явно был готов сейчас на все, лишь бы ее успокоить. — Как скажешь.
— Привези мне быка. Завтра же, нет, сегодня. Если правда любишь меня. Если не лгал мне всю жизнь.
— Хорошо, я сделаю, все сделаю, все…
Чезаре вдруг замолчал, сгреб ее лицо в ладонях и поцеловал в губы. Быстро, почти пугливо, словно мальчик, укравший свой первый поцелуй. Лукреция не шелохнулась, и Чезаре, выдохнув, отпустил ее. Взгляд у него был мутный.